Заяц с янтарными глазами

Одна из этих посеребренных юбилейных карточек изображает Пипса в униформе играющим Шуберта (Пипс, в отличие от Эмми, получил хорошее образование у прекрасных наставников). У него много друзей в художественных и театральных кругах, он чувствует себя как дома в нескольких европейских столицах и всегда одевается так же безупречно, как и его сестра. Игги вспоминал, как однажды ребенком заглянул в гардеробную Пипса в отеле в Биаррице, где они все вместе проводили лето. Дверца гардероба была распахнута: внутри висели рядышком восемь одинаковых костюмов, все белые. Будто ангельские облачения, явившиеся в райском видении.

Пипс фигурирует в качестве главного героя очень популярного в ту пору романа немецкого писателя-еврея Якоба Вассермана, выступая кем-то вроде центрально-европейского «двойника» Ричарда Ханнея из «Тридцати девяти ступеней» Бакена. Наш герой-эстет водит дружбу с эрцгерцогами и умудряется превзойти в стрельбе анархистов. Он эрудит, прекрасно разбирающийся в инкунабулах и искусстве Возрождения, он спасает редкие драгоценности и пользуется всеобщей любовью. Эта книга полна липкой восторженности.

Другой рисунок тушью из этого альбома изображает Эмми на балу в паре с каким-то стройным молодым человеком, ведущим ее в танце. Наверное, это кто-то из кузенов, заключаю я, потому что этот гибкий танцор явно не Виктор. На другой карточке — Пауль Шей, почти полностью заслоненный газетой «Нойе фрайе прессе», а на спинке его кресла сидит в глубокой задумчивости сова. Вот Эвелина катается на коньках. Вот чьи-то ноги в полосатых купальных шортах исчезают в воде озера. На каждой картинке нарисована еще небольшая бутылка с коньяком, вином или шнапсом и воспроизведено несколько нот.

Эти карточки — работа Йозефа Ольбриха. Этот художник был ярчайшим представителем радикального австрийского модерна, и именно он оформил выставочный павильон венского Сецессиона с совиными рельефами и золотым куполом-шаром из лавровых листьев, это тихое, изящное место отдохновения со стенами, по его словам, «белыми и сияющими, святыми и целомудренными». Но, поскольку речь идет о Вене, где все и вся подвергается испытующему осмотру, это сооружение получает и свою порцию яда. Да ведь это же гробница Махди, говорят остряки, это крематорий! А этот филигранный купол — «капустный кочан». Я тщательно изучаю альбом Ольбриха, но он так и остается для меня загадкой с утерянным ключом, совершенно непостижимой. При чем тут коньяк, почему выбрана именно такая музыка? Это очень по-венски, это просто утонченный городской взгляд на их дачную жизнь в Кевечеше. Окошко в мир Эмми — огромный и теплый мир, полный семейных шуток.

«Неужели ты раньше не знал, что у тебя есть вот это? — спрашиваю я отца. — Что еще там у тебя в чемодане под кроватью?»

«Свободная территория»

Я почему-то уверен, что в замужней жизни Эмми фон Эфрусси в Вене меня ждет гораздо меньше загадок. Это городская жизнь с семьей совсем другого рода, с ее собственным незыблемым ритмом, в десяти минутах ходьбы от другого венского дворца, где прошло ее детство.

Новый ритм вошел в свои права вскоре после возвращения из свадебного путешествия, когда Эмми узнала о том, что беременна. Элизабет, моя бабушка, родилась через девять месяцев после свадьбы. Вскоре после этого в Виши умерла в возрасте шестидесяти четырех лет мать Виктора Эмилия — улыбчивая и одновременно неумолимая женщина в жемчугах с хранящегося у меня портрета. Ее похоронили в Виши, а не в пышном мавзолее, рядом с Игнацем. Я невольно задаюсь вопросом: может быть, она заранее замыслила это окончательное расставание?

Вслед за Элизабет, спустя три года, рождается Гизела, а третьим появляется на свет Игнац — малыш Игги. Это венские дети с заботливо продуманными именами, которые подобрали им заботливые еврейские родители. Элизабет названа в честь покойной обожаемой императрицы Елизаветы, Гизела — в честь эрцгерцогини Гизелы, дочери кайзера. Игги — сын, а потому с его именем все ясно. Игнац Леон был назван в честь покойного деда и в честь богатого и бездетного парижского дяди-дуэлянта, а также в честь покойного двоюродного деда Леона. У парижских Эфрусси рождались только дочери. Благодарение богу, наконец-то в семье появился сын. И хорошо, что дворец достаточно просторен, чтобы из детских и из классных комнат не долетал шум.

У жизни во дворце свой темп — то убыстряющийся, то замедляющийся для слуг. Что-то постоянно нужно таскать по коридорам и лестницам. Бесконечные рейсы с горячей водой в гардеробную, с углем в кабинет, завтрак — в утреннюю комнату, утреннюю газету — в кабинет, а еще накрытые блюда с едой, белье для стирки или из стирки, телеграммы, почта трижды в день, записки, подсвечники для ужина, и вот, наконец, в гардеробную Виктора приносят вечернюю газету.