Закат для Нэкоматы 1-5

И, правда, взору Таира предстало изображение кроткой женщины в роскошном аметистовом одеянии. Её глаза пронзали сердце той же прозрачной синевой, что и у божественного сына.

Рядом с Богородицей соседствовало изображение Иоанна Предтечи, также до времени скрытое от посторонних глаз под грубым холстом.

– Недостающий триптих, – объявил Таир, кивая в сторону витражного иконостаса.

– Да, – откликнулся отец Филипп. – Я всё никак не могу завершить над ним работу. Постоянно хочется что-то изменить, дополнить, улучшить. И все равно, сколько бы ни старался, я по-прежнему далёк от того, чтобы выразить божественное.

Потрясённый услышанным мальчик воззрился на бывшего боксера. Мысль о том, что эти руки-кувалды способны на столь тонкое и сакральное искусство, вызывала не просто изумление, а настоящий шок.

– Вы очень скромны, святой отец, – только и сумел пробормотать мальчик.

Какое-то время они молчали, созерцая витражный триптих.

– Как жаль, что в Зелёных кварталах не встретить подобного, – наконец заговорил Таир.

– Запрет на изображение живых существ?

– Да, единственное, что нам остаётся – это «цветочные» ковры.

При этих словах рука мальчика, словно сама собой, потянулась к четвертой холстине.

– Стой! – вскричал отец Филипп.

Но было поздно. Их взорам явился витражный диптих. Но его персонажи не имели никакого отношения к каноничной иконографии.

То было изображение мальчиков-близнецов. Один с темными морионовыми крылами за спиной и огненным цитриновым цветком в руке, а второй – в небрежно накинутой на плечо белой шкуре, выложенной халцедоном, и таким же цветком, но из искусственного синего кварца.

Таира захлестнула волна странных, незнакомых образов, похожих на воспоминания из чужой жизни. Их было так много, что мальчик ощутил, будто тонет в них. Он видел всё: темные крылья, взбивающие в пену облака; огромную тень, скользящую далеко внизу, пересекающую реки, леса, пустыни и моря; вершины самых высоких гор, каждая из которых была добрым пристанищем. Но самым ярким из воспоминаний был образ вечно хмурого мальчика в белоснежной волчьей шкуре, а также смертный холод, который рождался в его ладонях.

Таир чувствовал, что воздух густеет, наливается тяжестью, плавится и каплями ртути проникает в лёгкие, а затем перекатывается там увесистыми зеркальными шариками. Всё вокруг плыло и трепетало. Дрожали, словно в горячем мареве, стены; корчились, хватаясь за горло, отец Филипп и Артемий; будто под гнетом невидимого груза клонился к земле невесть откуда взявшийся Дзиро. Он явно что-то пытался сказать, но липкий, как сгущенное молоко, воздух не давал ему толком разлепить губы.

И тогда Дзиро отвесил Таиру увесистую затрещину!

И все прекратилось.

Только несколько выпавших из незаконченного диптиха халцедонов да багровые лица отца Филиппа и Артемия свидетельствовали о том, что здесь произошло нечто загадочное. Таир почувствовал сильную слабость и неизбежно упал бы, не подхвати его вовремя Дзиро.

Увидев, что мальчику совсем плохо, священник немедленно взял его на руки и понёс прочь. Огромный, с внушительным носом и пылающим, словно разогретая докрасна сковорода, лицом отец Филипп походил на тэнгу, духа гор, про которого рассказывал Дзиро. Таир вновь почувствовал себя героем волшебной сказки.

Когда его измученное тело вновь погрузилось в мягкие объятия тюфяка, а священник исчез за дверями трапезной, мальчик поманил к себе Дзиро и, обведя мутным взглядом лицо друга, спросил:

– Откуда ты знал, что нужно делать?

У Дзиро странно дернулось лицо, а затем он судорожными движениями стал срывать бинты, покрывающие правое плечо Таира.

– Смотри. Синяки и кровоподтеки уже сходят на нет. И это при том, что тебя страшно избили. Такие побои могут быть фатальными, но ты практически здоров. Конечно, если не считать пары сломанных ребер и сильного ушиба левой руки. Бьюсь об заклад, боли, мучающие тебя, через пару-тройку дней пройдут. Но самое главное не твоя феноменальная способность к восстановлению, а… – тут он подал знак стоявшему рядом Артемию, и тот, словно вышколенный лакей, подал ему зеркало. – Главное – вот.

В полном недоумении Таир попытался поймать в зеркале отражение своего плеча и – о, ужас! – увидел, что сквозь пурпуровую синеву подкожных кровоизлияний проступают… строчки некоего текста, пока неразборчивого, но явно тяготеющего к иероглифическому письму.

– Я испугался, что, увидев это, ты можешь неадекватно отреагировать, и потому закрыл письмена повязками. Забинтовал, как мумию. Но сейчас это уже не имеет значения.

– Есть ещё? – холодея, спросил Таир.

– Да, на левом плече, на спине и грудине. Все четыре текста составлены на разных языках. В основе, предположительно – арабская вязь, латиница, китайские иероглифы, а также некий незнакомый нам вид письменности, – при этих словах Дзиро тяжело вздохнул. – Вряд ли этому есть какое-то рациональное объяснение.

– Есть, но иррациональное, – забирая у Дзиро зеркало, заявил неслышно вошедший в трапезную священник. – Это – чудеса. Как и те, что творили двое близнецов с витражного диптиха.