Закат и падение Римской империи

При описании этого великого переворота мы имеем ту редкую выгоду, что можем сравнивать рассказы Виллардуэна с рассказами Никиты и сопоставлять противоположные мнения маршала Шампани и византийского сенатора. С первого взгляда можно бы было подумать, что богатства Константинополя только перешли от одной нации к другой и что утраты и скорбь греков были точно так же велики, как радость и прибыль латинов. Но в плачевном итоге войн прибыль никогда не бывает равномерна с утратой, а радость никогда не бывает равномерна со скорбью; удовольствие латинов было преходяще и обманчиво; греки оплакивали окончательную гибель своего отечества, а их бедственное положение делали еще более тяжелым святотатства и насмешки. Какую выгоду доставили завоевателям три пожара, истребившие столь значительную часть городских зданий и богатств? К чему было с намерением или без намерения истреблять громадную массу тех вещей, которыми победители не могли пользоваться для своего собственного употребления и которых нельзя было перевозить! Сколько сокровищ было бесплодно потрачено на игру, на разврат и на шумные пирушки! Сколько драгоценных вещей было продано за ничтожную цену нетерпеливыми солдатами, у которых ловкость самых презренных греков отнимала этим способом награду за одержанную победу! Только эти последние, ничего не теряя от переворота, могли извлекать из него выгоды, а о бедственном положении высших классов общества можно составить себе ясное понятие по тому, что пришлось выносить самому Никите. Его великолепный дворец был обращен в пепел во время второго пожара, и сенатор перебрался вместе со своим семейством и своими друзьями в другой принадлежавший ему небольшой домик, который находился подле Софийского собора. Венецианский купец, который был другом Никиты, охранял, переодевшись солдатом, вход в это скромное жилище, пока Никита не спас торопливым бегством остатки своего состояния и непорочность своей дочери. Эти вскормленные в довольстве беглецы отправились пешком в холодную зимнюю погоду; жена Никиты была с ребенком; так как они были покинуты своими рабами, то им пришлось нести багаж на собственных плечах, а женщины, которых они поместили в середине, скрыли свою красоту под грязью вместо того, чтобы украшать себя румянами и драгоценными каменьями. Беглецов ожидали на каждом шагу оскорбления и опасности; угрозы иноземцев были для них менее прискорбны, чем насмешки плебеев, с которыми они стояли теперь на равной ноге; и они вздохнули спокойно только тогда, когда в своем грустном странствовании достигли Селимбрии, находящейся на расстоянии сорока с лишним миль от столицы. Дорогой они догнали патриарха, который ехал верхом на осле без свиты и почти без всяких внешних отличий своего звания; он впал в такую же бедность, в какой жили апостолы и которая могла бы делать ему честь, если бы была добровольна. Между тем своевольные и увлекавшиеся духом партий латины опустошали и профанировали подчиненные ему церкви. Они снимали с церковных сосудов драгоценные каменья и жемчуг и затем употребляли эти сосуды вместо кубков; столы, на которых они предавались игре и пиршествам, были уставлены изображениями Христа и святых, и они попирали ногами самые священные предметы христианского культа. Завеса святилища в Софийском соборе была разорвана в клочки из желания снять с нее золотую бахрому, а алтарь - это памятник искусства и богатства греков, - был изломан в куски и разделен по частям между победителями. Они нагружали на своих мулов и лошадей серебряные и золотые украшения, которые снимали с церковных дверей и с церковной кафедры, а если эти животные не выносили наложенной на них клади, их нетерпеливые погонщики закалывали их на месте, и их нечистая кровь обагряла пол святилища. Проститутка была посажена на трон патриарха, и эта дочь Велиала, как ее назвал один историк, пела и танцевала внутри церкви, передразнивая гимны и процессии восточных христиан. Даже гробницы императоров не избегли поругания; те из них, которые находились в церкви Апостолов, были ограблены, и труп Юстиниана, как рассказывают, был найден, по прошествии шести столетий, без всяких признаков разложения или гниения. Французы и фламандцы надевали и на себя и на своих коней цветные одеяния и развевавшиеся от ветра головные уборы, а грубая невоздержанность их пирушек казалась оскорбительной восточным жителям, привыкшим к обставленной пышностью воздержанности. Из желания выставить в смешном виде обычное оружие народа, занимающегося литературой и науками, они носили в руках перо, чернильницу и лист бумаги, не замечая того, что эти орудия учености были так же бессильны и бесполезны в руках новейших греков, как и орудия храбрости.