Закат и падение Римской Империи. Том 7

Для всякого очевидна та истина, что необыкновенные люди могут себя выказать только при благоприятном стечении обстоятельств и что в наше время гений Кромвеля или Ретца мог бы заглохнуть в неизвестности. Влечение к политической свободе возвысило Риенци до трона, а в следующем столетии такое же влечение возвело его подражателя на эшафот. Стефан Поркаро был знатного происхождения; его репутация была незапятнанна; его язык был вооружен красноречием, а его ум был просвещен знанием, и он стоял выше вульгарного честолюбия, когда старался доставить своему отечеству свободу и обессмертить свое имя. Для просвещенного человека владычество духовенства ненавистнее всякого другого; незадолго перед тем было открыто, что мнимое пожалование Константина было вымыслом и обманом, а это открытие уничтожило в душе Поркаро всякие колебания; Петрарка сделался оракулом итальянцев, и всякий раз как Поркаро перечитывал оду, написанную в честь римского патриота и героя, он применял к самому себе пророческие мечты поэта. Во время похорон Евгения Четвертого он в первый раз попытался узнать, как настроены умы народа, и произнес тщательно обработанную речь, в которой призывал римлян к свободе и к оружию; народ слушал его, по-видимому, с удовольствием, но его речь прервал своими возражениями один почтенный защитник церкви и государства. По всяким законам оратор, возбуждающий народ к восстанию, виновен в измене; но новый первосвященник, относившийся к Поркаро с состраданием и с уважением, попытался превратить патриота в своего друга, дав ему почетную должность. Непоколебимый римлянин возвратился из Ананьи с громкой репутацией и с удвоенным рвением и воспользовался первым удобным случаем, чтоб привести в исполнение свои замыслы: во время публичных игр на площади Навоны возникла ссора между мальчишками и ремесленниками, и Поркаро постарался разжечь эту ссору до того, что она перешла в общее народное восстание. Человеколюбивый Николай не хотел лишить изменника жизни и удалил его от соблазнов в Болонью, где Поркаро получал на свое содержание щедрую пенсию только с одним условием — чтоб он ежедневно являлся к местному губернатору. Но Поркаро знал от Младшего Брута, что тираны не имеют права расчитывать ни на преданность, ни на признательность; изгнанник стал громко протестовать против самовластного папского распоряжения и мало помалу набрал приверженцев и заговорщиков; его племянник, отличавшийся юношескою отвагой, собрал отряд добровольцев и в назначенный заранее день устроил в своем доме пирушку для друзей республики. Спасшийся бегством из Болоньи, Поркаро появился среди гостей в украшенной золотом пурпуровой одежде; его голос, осанка, жесты — все доказывало, что он был готов рисковать своею жизнью, лишь бы достигнуть своей высокой цели. Он подробно говорил о мотивах своего предприятия и об имеющихся под руками средствах, напоминал о громком имени Рима и о его свободе, указывал на нравственную распущенность и высокомерие духовных тиранов Рима, на деятельное или безмолвное сочувствие своих соотечественников, на содействие со стороны трехсот солдат и четырехсот изгнанников, давно привыкших владеть оружием и выносить физические лишения, дозволял заговорщикам удовлетворять их личную жажду мщения в надежде, что этим внушит им бодрость, и, наконец, обещал, что наградой за их победу будет миллион дукатов. “Завтра день св. Епифания, — говорил он, — и потому будет нетрудно арестовать папу и его кардиналов у входа в храм св.Петра или в самом алтаре, затем отвести их в цепях к подножию замка св. Ангела и угрозами немедленной смертной казни заставить их сдать замок; тогда мы вступим в Капитолий, ударим в набатный колокол и на народном собрании восстановим древнюю римскую республику”. В то время как он еще мечтал о триумфе, уже нашелся изменник, который его выдал. Сенатор во главе многочисленной стражи окружил дом, в котором собрались заговорщики; племянник Стефана Поркаро пробился сквозь народную толпу, но несчастного Стефана вытащили из шкафа, в котором он спрятался, и он громко скорбел о том, что его враги предупредили тремя часами исполнение его замысла. После таких явных и неоднократных преступлений даже милосердие Николая онемело. Поркаро был повешен вместе с девятью сообщниками, не приобщившись Святых Таин, а между тем как при папском дворе слышались только выражения страха и проклятия, римляне жалели об этих мучениках и даже одобряли их предприятие. Но их одобрение было безмолвно, их сожаления были бесплодны, их свобода была навсегда утрачена; правда, и впоследствии у них вспыхивали восстания, когда папский престол оказывался вакантным или когда оказывался недостаток в хлебе; но такие случайные мятежи возможны даже там, где народ живет в самом гнусном рабстве.