Закат и падение Римской Империи. Том 7

Мятежный вождь болгар и валахов, называвшийся Иоанном, или Иоаникием, или Калояном, поспешил приветствовать латинских завоевателей отправкой к ним торжественного посольства. Он считал себя их собратом, потому что принадлежал к числу приверженцев римского первосвященника, от которого получил королевский титул и священное знамя, а в качестве соучастника в ниспровержении греческой империи он мог заявлять основательные притязания на название их друга. Но Калоян был поражен удивлением, когда узнал, что граф Фландрский усвоил пышность и высокомерие преемников Константина и что его послы были отпущены с надменным требованием, чтоб мятежник снискал помилование, прикоснувшись лбом к подножию императорского трона. Его оскорбленное самолюбие могло бы разразиться насилиями и пролитием крови; но он принял к руководству более благоразумные политические рассчеты, стал наблюдать за усиливавшимся неудовольствием греков, стал обнаруживать сострадание к участи страдальцев и дал им обещание, что, лишь только они предпримут борьбу из-за свободы, он поможет им и личным участием, и всеми силами своего королевства. Национальная ненависть способствовала распространению заговора и сохранению замысла в тайне; греки с нетерпением ожидали той минуты, когда под их мечом падут победоносные иноземцы, но исполнение их замысла было благоразумно отложено до того времени, когда брат императора Генрих перевезет цвет своей армии на ту сторону Геллеспонта. Фракийские города и селения восстали в назначенную минуту по данному сигналу, и безоружные, ничего не подозревавшие латины пали жертвами гнусной и беспощадной злобы своих рабов. Из Демотики, которая была первой сценой этого избиения, оставшиеся в живых вассалы графа Сен-Поля спаслись бегством в Адрианополь; но занимавшие этот город французы и венецианцы были или перебиты, или выгнаны рассвирепевшим народом; гарнизоны, которым удалось отступить, нагоняли одни других на дороге к столице, а крепости, защищавшиеся поодиночке от мятежников, ничего не знали ни об участи других, ни о том, что сталось с их государем. Молва и страх распространили слух о восстании греков и о быстром приближении их болгарского союзника, а не полагавшийся на военные силы своего собственного королевства Калоян призвал из скифских степей четырнадцатитысячный отряд куманов, которые, как рассказывали, пили кровь своих пленников и приносили христиан в жертву на алтарях своих богов. Встревоженный этой неожиданной и беспрестанно усиливавшеюся опасностью, император торопливо отправил к графу Генриху посланца с приказанием возвратиться назад вместе с его армией, а если бы Балдуин дождался прибытия своего храброго брата с подкреплениями из двадцати тысяч армян, он мог бы напасть на врага с такими военными силами, которые были бы не менее многочисленны, чем неприятельские, но на стороне которых было бы решительное превосходство вооружения и дисциплины. Но рыцарское мужество редко умело отличать осмотрительность от трусости, и император выступил в поход во главе ста сорока рыцарей и состоявших при них стрелков и сержантов. Маршал отговаривал императора, но подчинился полученным приказаниям и повел авангард по дороге в Адрианополь; главными силами командовал граф Блуа; престарелый венецианский дож следовал за ними с арьергардом, а эта немногочисленная армия значительно увеличилась благодаря тому, что к ней со всех сторон присоединялись спасавшиеся бегством латины. Она намеревалась осадить адрианопольских мятежников, и таково было “благочестие” крестоносцев, что в течение всей Святой недели они грабили окрестности с целью запастись съестными припасами и строили военные машины с целью истребить своих христианских единоверцев. Но эти занятия латинов были скоро прерваны легкой кавалерией куманов, которая отважно нападала на них, проникая вплоть до окраины их слабых окопов; тогда маршал Романии издал прокламацию, что по данному трубачами сигналу всадники должны садиться на коней и выстраиваться в боевом порядке; он грозил смертною казнию тем, кто отойдет далеко от центра армии, увлекаясь опасным желанием преследовать неприятеля. Это благоразумное предписание было впервые нарушено графом Блуа, вовлекшим в свою опрометчивость и свою гибель самого императора. Куманы, научившиеся военному искусству у парфян или у татар, обратились в бегство при первом нападении латинов, но, проскакав две мили, внезапно повернули назад и окружили тяжелые эскадроны франков в то время, как и сами рыцари, и их кони едва могли переводить дух от усталости. Граф был убит на поле сражения, император был взят в плен, и хотя первый из них не захотел искать спасения в бегстве, а второй не хотел отступить перед врагом, их личное мужество не могло искупить их невежества или небрежности при исполнении обязанностей военачальников.