Закат и рассвет (СИ)

— Да, это было так, но порой, влияние моей чакры укорачивает эффект медикаментов. Они всё ещё экспериментируют с дозами, чтобы подобрать подходящую для меня норму, — саннин монотонно объясняет, в горле пересохло. Снова чертовски пить хочется. Лучше бы он так страдал от похмелья, чем снова чувствовал горьковатый привкус больницы на своих губах и языке.

— Занимательно, — голос Орочимару размеренный, как холодная вода в источнике, но взгляд странный, не читаемый, как у безжизненного манекена. Он смотрит в упор. Смотрит и не отводит взгляда, будто ищет в Джирайе ответы на свои вопросы, но найти не может.

— Ты, ведь не первый раз так приходишь… Почему не днём? — отшельник откашливается, прикрывает рот ладонью, приподнимается, чтобы облокотиться на спинку кровати. Орочимару, будто его мысли читает, встаёт со своего места, наливает из графина воду, протягивает стакан.

С чего такая милость? Даже слова благодарности застревают в легких вместе с воздухом…

Джирайя начинает подозревать, что его напарник двинулся рассудком. Орочимару всегда был странным, но вежливость это уже слишком даже для него.

Саннин кивает, забирает стакан из чужих рук. Ему думается, что логичнее было, если бы змеёныш пролил на него воду… Вот это было бы в его стиле… Игра в няньку, действительно, тревожит. Пугает до пиздеца.

Орочимару снова садится на своё место, молчит минут пять от силы, сцепляет пальцы в замок. Он, словно ждёт кто первый из них двоих загнётся от этой тишины.

— Потому что ты слишком много разговариваешь и задаёшь много вопросов, а я не хочу вести с тобой диалог, — подобной непринужденности можно лишь только позавидовать.

Джирайе хочется нервно рассмеется. Как всё чертовски просто. Как же у этого засранца всегда всё так легко и просто.

Как можно так мастерски увиливать от ответа, но в тоже время не соврать ни на грамм?

— Тогда чего ты хочешь? — Джирайя готов биться в эту дверь до бесконечности, даже если рано или поздно разобьёт себе голову. У него, будто призвание такое, ломать замки закрытых наглухо проёмов.

— Как выяснилось на практике, твоё присутствие в моей жизни мне необходимо, — Орочимару губы поджимает, будто внутри ломается.

Отводит взгляд, как провинившийся ребенок. Он всегда так делает, когда его что-то гложет, пожирает изнутри. Когда хочет высказаться, но не может… Потому что Орочимару сам по себе такой человек. Замкнутый, незнающий как выражать свои эмоции правильно.

Гнев, обида или ненависть — три ипостаси, которые не может скрывать в себе, даже он, а все остальные чувства для него — это слабость. Показывать их нельзя. Он скорее в лепешку разобьется, чем перед кем-то раскроет душу.

«Как выяснилось на практике, твоё присутствие в моей жизни мне необходимо» — у тебя, наверное, зубы свело, когда ты произнёс это, засранец. Знал бы я, что нужно однажды умереть и воскреснуть, чтобы услышать от тебя это, провернул бы подобное ещё подростком.

— Звучит, как сталкерство, — саннин устало вздыхает, снова пьёт из стакана. Проводит пальцами по переносице, подкалывает напарника по привычке, делая вид, что не видит, с какой силой тот сжал челюсти. Нервничает… Из-за чего непонятно только. Что же ты у меня такой хитроделаный?

Джирайя уже не знает с кем ему сложнее найти контакт. С Цунаде, которая каждый раз смотрит на него взглядом жжёной карамели, потерянная, будто готовая сигануть в бездну при любом его прикосновении или с Орочимару, который никогда не готов к нормальному диалогу…

Он ещё ни разу не пришёл к нему в дневное время. Вначале Джирайя думал, что друг просто на него забил, пока однажды не очнулся раньше времени, хотя медикаментозный сон должен был продержать его в сладкой обители Ба́ку* до самого утра. Тогда он понял, что находится в комнате не один и это его удивило, но он не подал виду в тот первый раз, потому что не был уверен в том, что это действительно происходит в реальности. Он решил дождаться следующего такого визита змеёныша в своё логово и не прогадал.

Орочимару приходил каждый раз, когда возвращался с заданий, так, будто ему больше нечем было заняться, словно это не его постоянно отправляют на миссии. Сидел несколько часов, не пытался его разбудить или как-то напакостить, а затем уходил, растворялся вместе с первыми гиацинтовыми оттенками рассвета. Его что-то терзало, но выражал он это странным способом, как и все остальные свои эмоциональные импульсы.

Джирайя уже давно не удивлялся причудам напарника, но и понимал, что это не предвещает ничего хорошего. Если Орочимару не выдаёт свои мысли в колкостях и словесных перепалках, не пишет ему гневные официальные письма-претензии, то это означает, что всё серьёзно. На столько хреново, что он опасается реакции даже Джирайи, на которого, привык, вываливать весь свой негатив.

— Мне просто не интересны разговоры с тобой.