Закат империи

Когда воцарилась относительная тишина, Кассиодор, который стоял по левую сторону от королевского трона, резко взмахнул рукой в знак того, что намерен говорить. Он был римлянин — по осанке, по тоге, по красноречию, а потому толпа смолкла и приготовилась слушать.

— Сограждане! — как можно громче воскликнул первый министр. — Король и я прекрасно понимаем и разделяем ваше возмущение. Да, этот доблестный юноша, по-видимому, был отравлен, а потому его нелепая смерть нуждается в отмщении! Вы согласны со мной?

— Да-а-а! — так дружно взревели трибуны, что даже толпа снаружи амфитеатра прекратила драку и стала прислушиваться.

— Прекрасно, — продолжал Кассиодор. — Тогда зададимся вопросом: кто же его отравил? Вы не знаете? — Он уже настолько владел вниманием толпы, что даже позволил себе сделать небольшую паузу. — Тогда я вам скажу. Это сделала всё та же развратная тварь, которая недавно отравила и сенатора Клавдия, — Феодора!

Шумный вздох изумления пронёсся над амфитеатром. Люди переглядывались, обсуждали слова Кассиодора, передавая их по рядам всё дальше и дальше. А он с едва заметной усмешкой на твёрдых устах продолжал стоять молча, выжидая, пока толпа окончательно переварит его слова. Сенатор Клавдий, старый развратник и пьяница, был любим плебсом за то, что часто устраивал бесплатные раздачи хлеба и вина, а также организовывал на площадях города откровенно непристойные представления мимов, присутствуя на них в качестве рядового зрителя. Кассиодор прекрасно знал о том, что неделю назад он скончался в доме у Феодоры совсем не от яда, а от своего чрезмерного, не по возрасту, сладострастия, но заранее продумал этот ход на тот случай, если понадобится отвлечь внимание толпы. Вчера Кирп поведал ему о колебаниях, одолевших гетеру при выполнении его поручения, и Кассиодор понял, что она становится для него опасной свидетельницей, и решил её участь.

Снова взмахнув рукой и дождавшись тишины, Кассиодор продолжал:

— Итак, сограждане, вы требуете мщения?

И вновь дружный вопль:

— Да-а-а!

— В таком случае вот оно!

Повинуясь новому знаку Кассиодора, снова взревели трубы, а в нижнем ярусе амфитеатра отворились большие ворота, через которые во время игр обычно выпускали гладиаторов или диких зверей. Всеобщее внимание зрителей мгновенно переключилось на арену, и зрелище, которое увидели собравшиеся, не разочаровало ожиданий даже самых привередливых из них.

Сначала из ворот выбежала обнажённая Феодора, за которой волочилась длинная верёвка. Общее недоумение — и вдруг дикий рёв медведя, огромного бурого медведя, который, нелепо переваливаясь, быстро появился из-под арки и засеменил по арене за истерично визжавшей женщиной. Верёвка, обмотанная вокруг её талии, была привязана к ошейнику медведя! Когда она натягивалась, длина её не превышала двух метров.

Да, это зрелище было не менее увлекательным, чем предыдущее! Феодора отчаянно бегала по кругу, уворачиваясь от наскоков медведя, а тот всё более раздражённо ревел и убыстрял своё движение. В один из моментов, когда верёвка сильно натянулась, медведь, которому она явно мешала, вдруг с силой ударил по ней лапой, и Феодора мгновенно упала на арену. Более того, её даже немного протащило по песку в направлении медведя. А тот только этого и ждал и в два прыжка оказался над лежащей гетерой. Дикий женский визг был резко оборван на самой высокой ноте, когда медведь с хрустом перегрыз ей горло, придерживая дергающееся в агонии тело обеими лапами.

Все были так увлечены видом огромного зверя, лежавшего рядом с обнажённым залитым кровью женским телом, что уже никто и не обратил внимания на двух служителей арены. Один из них, взяв за ноги, тащил за собой безголовый труп Виринала, а другой нёс его шлем, повернув его верхом вниз, чтобы не выронить окровавленную голову бывшего владельца.

Глава 25. ЗАПОЗДАЛОЕ ВОЗМЕЗДИЕ

Самые страшные времена наступают именно тогда, когда исчезают последние надежды. Осознание бессилия и безысходности придавливает мятущуюся душу тяжёлой могильной плитой отчаяния. Окружающий мир становится мрачной обителью скорби и слёз, а вид торжествующих негодяев пробуждает беспомощное желание закрыть глаза, закрыть их навеки, чтобы никогда уже больше не видеть того, чего не в силах изменить и с чем нет сил смириться. И отступает мужество, и сквозь плотно сжатые веки медленно проступают тяжёлые слёзы, а из самых глубин сознания отчаянно рвётся безмолвный крик, обращённый к Тому, кто обещал даровать последнее прибежище: «Где справедливость?»