Закат империи

— А знаешь, почему? — спросила она. — Да потому, что мораль отнюдь не является главным в том идеальном мире, который мы имели в виду, когда говорили о Боге. Все попытки приписать морали какие-то божественные свойства говорят лишь о том важном месте, которое она занимает в жизни общества, но отнюдь не о том, чем она является на самом деле. Поэтому и не правы те, которые уверяют, что наивысшим служением Богу является соблюдение моральных заповедей. Смешно думать, что, делая добро ближнему, ты тем самым влияешь на вечный мировой порядок!

— Так что же такое мораль?

— Не что иное, как способ организации общества на основании тех представлений о наилучших и наихудших способах, которые именуются добром и злом. Лучше всего устроено и наиболее жизнеспособно общество, построенное на принципах добра и управляемое порядочными людьми, хуже всего то, где властвуют зло и негодяи. Но в любом случае мораль — это не Бог, а Бог — это не только мораль, но и все другие идеальные сферы, о которых способна иметь представления и идеи человеческая душа. Поэтому связывать одно с другим — значит, упрощать представление о Боге, сводя его к образу Небесного Царя и наделяя свойствами царя земного, но только взятыми в наивысшей степени. А мы с тобой уже знаем, что Бог — это идеальный мир, существующий помимо мира материального.

— И в этом мире добро и зло равноправны?

— Странный вопрос, — усмехнулась Философия. — Конечно же, нет, как не могут быть равноправны истина и заблуждение.

— В Библии сказано: «Бог есть любовь!»

— А разве мы не установили, что в Боге нет ничего, чего не было бы в человеческой душе? Так что же удивительного в том, что любовь, заложенная в вас природой, отождествляется с Богом?

— Значит, винить за наличие зла некого?

— Кроме тех, чьи души чужды идеям справедливости и совершенства! Поэтому и никогда не устареет завет, который и не устаю повторять смертным: «Отвернитесь от пороков, позаботьтесь о добродетели и устремите свой дух к праведным надеждам!»

— Но зачем, если за одно не будет воздаяния, а за другое — наказания?

— А разве это не наказание — вечно терзаться своей собственной злобой, утопая в тине невежества и заблуждений?

— Ты уходишь! — отчаянно воскликнул Боэций, заметив, как яркий свет, исходивший от Философии, стал постепенно меркнуть, а её очертания расплываться и исчезать.

— Да, мне пора, ибо не один ты нуждаешься в утешении, — печально произнесла она, качая головой. — Но мы ещё обязательно встретимся с тобой в том мире, о котором я тебе сегодня рассказала...

— Скажи мне ещё вот что, — заторопился Боэций. — Ты не плод моего воображения? Ты действительно существуешь? Это не я сам себя убеждал в бессмертии души?

— Нет, — донёсся до него её тихий, отдалённый голос, — я действительно существую, а потому и через сто с лишним веков ты ещё будешь жить... жить... жить...

Всё смолкло и потемнело, а Боэций внезапно почувствовал себя таким несчастным и одиноким, что опустил голову на руки и разрыдался. И вдруг откуда-то сверху, из-под самого потолка, раздался сначала шорох и посыпался песок, а затем послышался и тихий голос, звавший Боэция. Не зная пока, считать ли это продолжением необыкновенного визита, плодом воспалённого воображения или чем-то реальным, бывший магистр оффиций встал со своего ложа и осторожно приблизился к той стене, откуда раздавался шорох. Нет, ошибиться было невозможно — там, наверху, в стене возникла щель не шире трёх пальцев, из которой доносился знакомый голос Максимиана.

Глава 27. КАТАКОМБЫ

Три недели Максимиан и Афраний не вылезали из катакомб. В течение первых пяти дней они каждый раз возвращались в гостиницу на ночлег, а потом, ради экономии времени, стали спать прямо в сухих известняковых пещерах, где постоянно держалась одна и та же температура, а воздух благодаря неведомой вентиляции был достаточно свеж и не вызывал удушья или головной боли. Запасаясь едой, водой и свечами, они порой целыми днями не вылезали на поверхность, а уж в Тичине появлялись только тогда, когда их запасы иссякали. Максимиан упорно искал тот штрек, который должен был привести его к зданию городской тюрьмы, а цель Афрания была совсем иной. А следующее утро после их знакомства он разбудил Максимиана и испуганно сообщил ему, что видел того самого человека, который его нанимал. Между ними состоялся следующий разговор.

— И ты уверен, что не ошибся? — выслушав сбивчивый рассказ своего нового слуги, первым делом спросил Максимиан.

— Абсолютно уверен, хозяин! — горячо подтвердил Афраний.

— Ну что ж, значит, моя версия о спрятанной могиле оказалась ошибочной, — немного поразмыслив, продолжил поэт. — Но тогда какого дьявола ему понадобилась вся эта череда таинственных убийств? А почему бы тебе самому его об этом не расспросить, тем более что он ещё не расплатился с тобой за работу?

— А чем он расплатится — ударом меча? — резонно возразил Афраний. — Если он уже один раз заплатил за то, чтобы меня сделали покойником, то почему бы ему не заплатить за это и второй раз?