Закат империи

Он нагнулся в седле, протянул ей лук и стрелу и с любопытством стал ждать, что произойдёт дальше. Амалаберга резким и сильным движением вложила стрелу, натянула тетиву и злобно прищурилась, сама в этот момент напоминая хищную птицу. Максимиан продолжал стоять на дороге, глядя вослед удалявшемуся отряду и даже не замечая орла, медленно летевшего в его сторону. Амалаберга подняла лук, и Корнелий, успев перевести взгляд с неё на Максимиана, вдруг почувствовал, как у него тревожно забилось сердце. Орёл плавно взмахнул крыльями и стал медленно снижаться. Амалаберга пристально следила за ним и, поймав мгновение, когда он находился на одной линии с Максимианом, резко спустила стрелу. Услышав звон тетивы, Корнелий вздрогнул.

Стрела высоко взмыла вверх, описала гигантскую дугу, пролетела над снижающимся орлом и стремительно понеслась вниз. Корнелий затаил дыхание, приподнявшись на стременах, чтобы лучше видеть её полёт.

— Максимиан! — Ему показалось, что он крикнул, но на самом деле он лишь прохрипел это слово, когда его приятель, вздрогнув от внезапного удара и удивлённо оглянувшись, стал медленно сползать с седла. — Ты убила моего друга!

Корнелий гневно взглянул на Амалабергу, на что она, слегка побледнев, небрежно пожала плечами.

— Я просто промахнулась...

— Нет, клянусь святым причастием, ты целила именно в него! — выкрикнув это, он помчался вниз, туда, где на дороге корчился от боли Максимиан. Испуганные рабы поскакали следом, а Амалаберга осталась стоять на месте, прекрасная, бледная и взволнованная, как сама Артемида.

Когда Корнелий, едва не свернув себе шею от бешеной скачки, выскочил на дорогу, рядом с Максимианом уже остановилась какая-то колесница, из которой выглядывал бледный рыхлый толстяк с бледно-голубыми глазами. Виринал стремительно спрыгнул с коня и склонился над своим другом. Максимиан был жив и даже не потерял сознание. Стрела пробила ему правое плечо, и он, морщась от боли, полулежал на левом боку.

— Это она стреляла? — только и спросил поэт, увидев встревоженное лицо Виринала.

— Да-да, проклятая ведьма!

— Не говори так... о... о... о моей невесте.

Бледный толстяк, одетый в роскошную епископскую мантию, спустился на землю с помощью своих слуг и быстро засеменил к ним.

— Кто этот бедный юноша и что с ним?

— Несчастный случай на охоте, — сквозь зубы пробормотал Корнелий. — Помогите, святой отец, это Максимиан, сын сенатора Альбина.

— Конечно, конечно, надо отнести его на мою колесницу. К счастью, со мной личный врач. Эй, рабы, немедленно позвать сюда Пассена!

— Подождите, — прохрипел Максимиан, когда к нему приблизились его слуги. — Сначала дайте мне взглянуть на неё...

— Ты истечёшь кровью, дружище! — яростно кусая губы, закричал Корнелий при виде того, как по белой тунике Максимиана стремительно расплывается кровавое пятно, а торчащее из раны оперение стрелы угрожающе подрагивает при каждом движении его приятеля.

— Ничего... пусть с этой кровью вытечет и моя любовь к ней... Поверните меня в её сторону!

Виринал сделал знак слугам, и Максимиан, весь дрожа от напряжения, смог взглянуть на пригорок, где высилась конная фигура Амалаберги, зловещей неподвижностью своей напоминая статую.

— «Стрелы метал её взгляд, молний зловещих страшнее...» Как ты думаешь... это ревность... или ненависть? — успел прошептать Максимиан, прежде чем потерял сознание.

Глава 8. КИРП

Боэций не напрасно опасался реакции жены на появление в их доме Беатрисы. Рустициана внимательно выслушала рассказ мужа обо всех обстоятельствах появления на свет его дочери и холодно заявила, что не желает её знать. Впрочем, от неё трудно было ожидать чего-то иного. Ведь непреклонная дочь Симмаха впервые увидела своего будущего мужа, когда он робким и застенчивым подростком впервые появился в их доме после трагической гибели родного отца. Боэцию тогда было тринадцать, ей — пятнадцать, поэтому она с самого начала относилась к нему и как старшая сестра, и как мать, и это слегка покровительственное отношение сохранилось даже тогда, когда они стали мужем и женой. Каково же было теперь, спустя двадцать с лишним лет, узнать о том, что её суженый изменил ей буквально накануне их свадьбы, более того, изменил по любви, хотя по всем законам, божеским и человеческим, должен был любить только её, Рустициану!

Боэций слишком поздно понял, что его тесть Симмах так никогда и не рассказал своей дочери о той драматической сцене на площади, после которой он навсегда потерял Элпис. А ведь об этом следовало догадаться хотя бы по тому, что сам Симмах ни разу не заговорил с ним о его сицилийской возлюбленной, словно бы на той площади Боэций вступился за совершенно постороннюю женщину. И вот теперь Рустициана заявила, что Беатриса не существовала и не будет существовать для неё никогда! О, эти суровые патриархальные нравы, которые когда-то позволили Риму сначала стать властелином Италии, а затем и всего мира! И не потому ли погибла великая империя, что на смену этим нравам пришёл самый разнузданный разврат, сокрушивший все святыни добродетели?