— Молчи! — грозно приказала Амалаберга, увидев, как он, упав на колени и выронив поднос с фруктами, открыл было рот. — Молчи, иначе я прикажу запороть тебя до смерти.
Она быстро пошла по коридору, свернула за угол и, не обращая внимания на испуганных её странным видом слуг, ни один из которых не посмел преградить ей дорогу, выбралась во двор. Раб-привратник послушно открыл ворота, и Амалаберга, облегчённо вздохнув, выбежала на улицу.
Она, разумеется, не обратила внимания на лысого бродягу, который, завернувшись в плащ, сидел неподалёку; зато Кирп, увидев взволнованную девушку, моментально насторожился и встал на ноги. Проводив взором быстро удалявшуюся Амалабергу, он заколебался — то ли следовать за ней, то ли вновь попытаться проникнуть в дом.
Пока он метался перед воротами, терзая свою бороду и не зная, на что решиться, Амалаберга уже смешалась с уличной толпой и скрылась из виду. Однако Кирп был достаточно проницателен для того, чтобы понять как причину её странного бегства, так и куда она направлялась. Он снова приблизился к воротам и уже хотел было постучать, как вдруг они сами открылись и из них выехали несколько всадников. Раб-атриенсис, узнав о бегстве Амалаберги, поспешил доложить об этом Тригвилле, и тот вместе с Кассиодором устремился в погоню.
— Господин, господин! — закричал Кирп, подбегая к магистру оффиций и хватаясь рукой за его стремя. — Позволь мне сказать...
— Ты видел девушку? — мгновенно спросил Кассиодор, узнав Кирпа.
— О да! Она побежала в сторону улицы, на которой находится церковь святого Иоанна. Там живёт...
— Молчи, — тихо, но внушительно сказал магистр оффиций и наклонился в седле, приблизив своё грозное лицо к лицу сирийца. — Я знаю, кто там живёт, но об этом необязательно знать остальным. Ты выполнил моё поручение?
— Да, и хочу сказать, что он всё ещё должен находиться в том доме, где я его оставил...
— Превосходно. Тогда немедленно возвращайся в мой дворец и держи язык за зубами.
— Какого дьявола? — возопил Тригвилла, подъезжая ближе. — Пока ты беседуешь с этим поганым рабом, мы можем её упустить!
— О нет, — и Кассиодор усмехнулся. — Я не упустил ещё ни одну из поставленных перед собой целей, не упущу и эту!
Глава 23. ЦЕРКОВНОЕ УБЕЖИЩЕ
«Бедная моя Беатриса! — с жалостью думал Максимиан, пристально всматриваясь в спящее лицо жены. — Она должна была вырваться из той проклятой нищеты, в которой прошла её юность, она могла и должна была жить красиво и счастливо! Но любовь ко мне снова обрекла её на нищету — и в этом виноват только я!»
Тусклый, нещадно коптящий светильник, стоявший на табурете у изголовья их ложа, которым служил рваный тюфяк, набитый прошлогодней соломой, едва освещал мрачные нештукатуренные стены кельи, хотя она была не более пяти шагов в длину и трёх в ширину. А за небольшим оконцем, заложенным рваным мешком всё с той же соломой, уныло завывал холодный ветер. Они спали не раздеваясь, укрывшись толстым шерстяным плащом Максимиана, но Беатрисе было холодно — она лежала на боку, поджав ноги и обхватив себя руками. Поэт с грустью смотрел на её милый профиль и чуть приоткрытые губы. Как ужасно, что не можешь предложить любимой женщине ничего, что раньше мог с лёгкостью бросить к её ногам! Внезапно они оказались вырванными из своего привычного пленительного окружения красотой, роскошью и негой, когда можно было целые дни посвящать только любви и поэзии, оставляя житейские заботы слугам. Максимиан был в отчаянье и не осмеливался ласкать Беатрису в этой холодной неуютной келье.
За те три дня, что прошли с их приезда в монастырь отца Бенедикта, она ни разу не пожаловалась, ни в чём не упрекнула мужа... вот только совсем перестала улыбаться! Бедная жена отверженного, чудесный хрупкий цветок! От сознания собственного бессилия на его глаза навернулись слёзы.
На следующее утро, проснувшись под звуки монастырского колокола, созывавшего на утреннюю молитву, они позавтракали овсяной кашей и двумя кусками чёрствого хлеба, потом помолились Богу — Беатриса молилась о своём отце, а Максимиан и сам не знал, о чём он просил Всевышнего, — и пошли на прогулку, как бывало раньше.