Закат над лагуной. Встречи великого князя Павла Петровича Романова с венецианским авантюристом Джакомо Казановой. Каприччио

В зале начали ахать. Но Павел, как и все его приближенные, знал, что Суворов имел в виду. Это была не провокация и не неуверенность в себе. Это был последний, хорошо продуманный ход игрока, объявляющего своему противнику мат. И Павлу ничего не оставалось, как признать свое поражение. Однако он в этом признался не тем восторженным громким голосом, а тихо, почти самому себе, так, чтобы из-под балдахина его слова не ускользали.

– Я понимаю, Александр Васильевич. Я все понимаю. Ведите войну по-вашему тогда. Так, как вы считаете нужным. Ведите войну по-русски.

* * *

Пока Суворов встречался с императором и его военной коллегией (и позиция фельдмаршала оставалась двусмысленной – он не соглашался возглавлять антифранцузскую коалицию, но и не отказывался от предложения), новость о его возвращении из ссылки в Петербург разлетелась по всему городу. Всадники, курьеры, караульщики, да и простые пешеходы бегали по дворам, садам, площадям и набережным, крича: «Вернулся Суворов! Вернулась честь русской армии!». Звонари били в колокола, по улицам шагали барабанщики и трубачи, играя триумфальные марши. На всех перекрестках, во всех концах города раздавалось имя фельдмаршала: от Кадетской набережной до Обводного канала, от Никольского морского собора до Сампсониевского собора. Невский проспект не видал такого общего экстаза с 1732 года, когда двор императрицы Анны Иоанновны вернулся в Санкт Петербург после четырехлетнего пребывания в Москве.

Не видали такого ликования и Летний сад, и Сергиевская улица, и Таврический сад, и Воскресенская улица, и Смольная площадь, да и сам монастырь, при котором процветал институт благородных девиц. И пока на Дворцовой площади расходились парадные роты, в этом уединенным институте, во втором корпусе, на первом этаже, в классе № 14, девушки старшего курса сдавали устный экзамен по истории Древней Греции. Возле учительского стола стояла стройная, восемнадцатилетняя, с длинной темной косой София Шереметьева и отвечала на тему «Реформы афинского архонта Солона».

– …Затем очень важное последствие имело разделение всех граждан полиса на четыре имущественных слоя. Принадлежность к одному или к другому слою определялась годовым доходом, исчисляемым сельскохозяйственной продукцией. Первый слой – пентакосиомедимны, которые имели более 500 медимнов зерна в год; они могли избираться архонтами и казначеями. Второй слой – гиппеи, которые имели свыше 300 медимнов и, следовательно, могли служить в кавалерии. Третий слой – зевгиты, которые имели свыше 200 медимнов зерна и служили в пехоте. Последний слой, феты, имеющие менее 200 медимнов зерна, имели право участвовать в народных собраниях, но не могли занимать государственные должности. Солон также основал Гелиэю, то есть Верховный суд, в котором все афинские граждане, кроме фетов, могли возбуждать иски не только против частных лиц, но и против публичных и государственных деятелей.

– Вопрос, – прервала Софию учительница. – Что способствовало развитию внешней торговли Афин?

– Замена прежней эгинской монеты эвбейской.

– Продолжайте.

– Самая значительная реформа Солона называлась сисахфия. Согласно этой реформе, отменили все невыплаченные долги, освободились от рабского статуса каббалистические должники и…

София застыла, заметив, что у учительницы скривился рот.

– Продолжайте, София Ивановна.

– И… – София закрыла глаза, скрывая свой страх.

– Продолжайте. Мы почти закончили.

– И… и… наотрез запрещалось долговое рабство. Таким образом, борьба между аристократией и «закабаленным» демосом прекратилась, и афинское государство начало приобретать демократический характер.

– Вопрос. Как был обнародован законодательный свод Солона?

– Законодательный свод был записан на деревянных досках, кирбах, и выставлен в публичное место, например на центральную площадь или возле Акрополя.

– Хорошо.

София покраснела, и слезы хлынули из ее глаз.

– Нет! – она фыркнула.

– Что?

– То есть Вы мне поставите «хорошо», а не «отлично», да?

– Я этого не сказала.

– Но я знаю. Вы это имели в виду.

Учительница прищурила свои лазоревые глаза и сложила руки на столе. На лбу ее легли складки, и губы сжались, напрягая высокие скулы.

– Я еще не решила, какую отметку Вам поставить, София Ивановна. На данный момент я могу сказать, что Вы прекрасно знаете события Древних Афин. Отметки будут вывешены завтра в коридоре на обычной доске. Если у Вас возникнут вопросы, приходите ко мне, и мы их обсудим.

Утром однокурсницы собрались в вестибюле и с нетерпением поспешили к доске объявлений.

– Я знаю, она мне поставит «хорошо», – хмурилась София. – Я ей просто не нравлюсь.

– Да чего ты расстраиваешься? – утешала ее подружка. – Она никому не ставит «отлично».

Девушки нашли свои отметки.

– «Удовлетворительно»! – вскрикнула одна.

– «Удовлетворительно»? – вздохнула другая.

– «Хорошо»?! – заплакала София. – Я так и знала! Я же вам говорила! Это несправедливо!

Вытирая слезы, София помчалась в класс выяснять отношения с учительницей.