Закат над лагуной. Встречи великого князя Павла Петровича Романова с венецианским авантюристом Джакомо Казановой. Каприччио

– Я помню, когда он переехал ко мне он работал над трактатом, «Разговор мыслителя с самим собой», который мне показался малооригинальным. Зато, на меня произвело большое впечатление его автобиографическое сочинение «История моего побега из тюрьмы Пьомби». Он очень удачно описывал детали. Он был очень тонким наблюдателем.

– Я согласна. Вы читали его «Дуэль»?

– Конечно! Это тоже сильное произведение. Потом, когда он начал заниматься физикой и математикой, мне кажется, он вышел за пределы своей личности. Все его работы, изучающие куб и шестиугольник, были дилетантскими, если вы позволите мне быть откровенным. А когда он начал опровергать Ньютона – это вообще было смехотворно.

– Ньютона?

– Да. Мне кажется, он просто не любил авторитеты. Он не мог допустить, что кто-нибудь может иметь последнее слово. В любой области.

– Интересно.

– Однажды он поставил одну вялую, занудную трагикомическую пьесу и, когда увидел, что публика зевает, поднял скандал, обвиняя всех в невежестве.

– Ой.

– Но больше всего, я думаю, его занимали мемуары.

– Да, он про них мне писал.

– Он их начал писать лет десять назад, если я не ошибаюсь.

– Вы их читали?

– Наибольшую часть. Но отрывками, главами. Я читал те главы, которые он мне рекомендовал читать. Должен сказать, что он уважал мое мнение и часто делился со мной.

– Значит, в этих мемуарах он описал всю свою жизнь?

Граф наконец понял суть Александры: ее неутолимую жажду познать мир.

– Нет, не всю жизнь. Они прерываются в начале 70-х годов, когда месье Казанова еще не вернулся в Венецию после своего долгого скитания по Европе.

– Только в 70-х?

– Видите ли, в его мемуарах, или в «Истории моей жизни», как он их назвал, есть нечто… ну, нечто странное.

– Что именно, Ваше Сиятельство?

– Я не говорю, что он писал неправду, преувеличивал, или приукрашивал, или вообще выдумывал. Это само собой. Ведь когда человек пишет про себя, бесполезно ожидать от него объективности и в общей характеристике, и в каком-то частном случае. Он себя будет представлять нам таким, каким он хочет.

– Не знаю.

– Нет, я говорю о другом. Я не могу понять одну вещь. Месье Казанова закончил писать мемуары, по-моему, в 93-м году. Было двенадцать-тринадцать томов. Но останавливаются они неожиданно на 73-м или 74-м году. Почему? Почему он не описал хотя бы следующие десять лет? Почему он остановился? Ведь после того как он их закончил, он еще их редактировал несколько лет для принца Шарля-Жозефа де Линья, которому они безумно понравились и который хотел их опубликовать в Дрездене.

– Де Линь? Тот, который…

– Да! Тот, которого император Иосиф послал на переговоры с вашей императрицей Екатериной, тот, который потом с великим Потемкиным брал Очаков!

– И?

– Я не понимаю, почему месье Казанова не описал свою жизнь после 74-го года, включая и проживание в Дуксе? Почему он в предисловии написал: «история моей жизни до 1797 года», а останавливаются они в 74-м? Вы понимаете, о чем я говорю, мадам?

– Вы хотите сказать, что рукопись была готова к печати в 97-м году, но описания его жизни доходят только до 74-го?

– Совершенно верно! Почему он не рассказал, как он вернулся в Венецию, как его встретили, с кем он там общался, чем он там занимался?

– Может быть, он думал, что продолжит мемуары?

– Он их закончил в 93-м и следующие четыре года их редактировал, вместо того чтобы описать свою жизнь после 74-го года. Ведь, если подумать внимательно: за четыре года, с 89-го, когда он начал писать мемуары, до 93-го, он описал первые сорок восемь-сорок девять лет своей жизни. Это говорит о том, что за один год в среднем он мог описать двенадцать лет своей жизни. Значит, в 94-м он мог написать следующие двенадцать, и так далее, и так далее. Но он предпочел остановить мемуары и редактировать их. Почему? Что ему мешало описать те времена? Что он не хотел описывать?

– Но если в предисловии написано «до 1797 года», значит, он был намерен вернуться к мемуарам, может быть, после издания первых томов.

– Может быть. Или он просто не хотел, чтобы читатель что-то знал. Ведь предисловие он мог написать под конец, когда уже понял, что долго не проживет, с целью заставить читателя подумать, что он просто не успел дописать мемуары, как Вы сейчас сказали. А на самом деле он никогда и не намеревался их заканчивать.

– Не знаю. Он Вам рассказывал, чем он занимался в тот период, после возвращения в Венецию?

– Мало. Он говорил, что работал секретарем у брата прокуратора Сан-Марко, что он жил во дворце Пезаро на Большом канале. Затем он работал у самого прокуратора. Я уверен, что в тот период происходило много интересного. Как и во всех периодах его жизни.

– Не знаю, что Вам сказать, Ваше Сиятельство.

– Если это так, тогда его мемуары являются неоткровенным описанием своей жизни. Однако это тоже может быть трюк.

– Не понимаю.

– Не описывая тот, «непонятный», период своей жизни, месье Казанова вызывает еще больше интереса у читателя. Читатель вынужден себя спросить: что же такое происходило в тот период его жизни, что не должно было войти в его мемуары?