Закат цвета фламинго

Дико закричал Сытов. Караульщик, непотребно ругаясь, силился оттеснить письменного голову. А тот лез на Тайнаха, норовил ухватить за косицу. Аманат ловко уворачивался. И хохотал, хохотал…

Мирон уже безвольно обвис на цепи, но сознание не потерял. Черные раскосые глаза приблизились к его лицу, сверкнули, опалили огнем, который, казалось, выжег все изнутри. Мирон засипел, дернулся. И тогда Тайнах прошипел что-то и сбросил с него железную удавку. Мирон упал лицом в пол. Все еще пытаясь содрать цепь, хватался за горло, судорожно глотал воздух и никак не мог наглотаться.

Кто-то подхватил его под руки, помог подняться. То был белый, как снег, голова. Губы его тряслись.

– Прибей его, Якушка! Крепко прибей! – выкрикнул он по-бабьи визгливо.

Стрелец протиснулся между ними, занес нагайку над головой Тайнаха, а тот не пригнулся, не вжался в стену, не отгородился от удара руками. Инородец снова захохотал, а затем, издевательски ухмыляясь, бросил в лицо караульному:

– Чахсы железо, харахыс?

– Ах ты погань татарская! – рявкнул казак.

И нагайка рванула плечо Тайнаха. Мигом набухший рубец лопнул. Темные струйки крови побежали по груди, по ребрам, скатываясь во впадину живота. Глаза аманата блеснули бешенством. Он ринулся на стрельца. Загремели цепи. И Тайнах повис на них: скоба не пустила.

– Йя-я-я! – яростно выкрикнул он и ощерил мелкие кривые зубы.

А затем прокричал что-то, видно, угрожал крепко. Стрелец вновь поднял нагайку и гаркнул так, что Мирон мигом пришел в себя:

– Мать твою растак и этак! Вышибу мозги, курва косоглазая!

Сытов за спиной Мирона озадаченно крякнул. А князь, все еще держась одной рукой за горло, свободной вырвал у стрельца нагайку и с трудом просипел:

– Оставь его! Сам разберусь!

Тайнах что-то пробурчал злобно, подтянул колени и, глядя на Мирона, с надменной усмешкой произнес:

– Ты, сын росомахи! Придет время, я от твоего острога одну золу оставлю.

И захохотал так, что за стенами избы подняли лай собаки.

Этот смех бился в ушах Мирона до тех пор, пока они с Сытовым выбирались из аманатской избы на белый свет. Оказывается, второй караульный на всякий случай запер их на засов и долго не мог вытолкнуть его из ржавых пазов.

Шея болела немилосердно, кожу саднило, и Мирон обмотал горло трехцветным офицерским шарфом. И теплее, и рана, полученная по глупости, скрыта от любопытных глаз.

Сытов пытался оправдываться, жалобно кряхтел и разводил руками, пока Мирон не приказал ему замолчать и забыть об инциденте.

Они оставили строптивого степняка маяться в кандалах на ледяном полу и двинулись дальше. В центре острога возвышался деревянный Троицкий храм, больше похожий на огромную избу с тремя шатрами, которые венчали небольшие луковичные главки с крестами.

– Вишь, храм-то у нас шатровый, – виновато глянул в глаза Мирону Сытов, – противо указа патриарха. Повелел он не строить шатровые храмы, часто, мол, горят от молнии. Но не рушить же церковь Божию? Ежели сама сгорит, тогда другое дело. А пока стоит себе и стоит.

За пороховым складом, в темном глухом углу, утопая в прошлогоднем бурьяне, скрывался высокий палисад с черной от дождей крышей. Из-за него доносились глухие, словно из-под земли, вопли. Письменный голова с тревогой покосился на палисад и прошептал:

– Застенок воеводский! Чтоб в приказной избе излишне места не занимать, поместили пытошную отдельно. Спекулатором в остроге Тишка Бородач. Но, сдается мне, у него кликух, как у моей Степаниды веснушек. Всяких озорных людишек, гулящих да ярыжек безродных здесь пытают за татьбу и речи лихие.

Козьма Демьяныч мимо застенка прошел поспешно и Мирона за рукав потянул, чтоб поторопился. Князь и сам прибавил шаг, помня, что палачи Преображенского приказа сотворили с его отцом и старшим братом. Но тут в пыточной скрипнула дверь. И Мирон невольно оглянулся.

На крыльцо из-под низкой притолоки шагнул на свет божий детина – косая сажень в плечах, косматая борода – по самые глаза. Волосы, стриженные под горшок, перетянуты кожаным ремешком, рукава засучены по локоть. Рубаха на нем кумачовая и фартук до пола, совсем как у молотобойца, но в темных пятнах.

Мирон представил, что это за пятна, и вчерашняя еда подступила к горлу. Следом за детиной выскочил тщедушный мужичонка. Подал ковш то ли с водой, то ли с квасом. Видно, с водой, потому что, с жадностью опустошив ковш, детина вылил остатки на голову и снова нырнул за частокол палисада, выпустив на улицу короткий вопль, от которого даже у человека бывалого волосы становились дыбом.