Закат цвета фламинго

Эпчей склонил голову.

– Улусы твои под высокую руку русского царя беру. Места для кочевок отвожу справные – твои родовые земли, – продолжал воевода. – Кочуй, князь, возле реки Тагирсу.

После этих слов подали две чаши с вином. Бросили в них по золотой монете. Выпили воевода и Эпчей до половины свои чаши, а затем поменялись ими и опустошили до дна.

Эпчей не скрывал довольства. Видано ли: вместо непомерных сборов ясак в три соболя! Раскосые глаза его блестели, широкие скулы пылали.

Воевода насупил брови, добавил сурово:

– Коль вздумаешь, бег, баловать и совершишь измену, то на кару лютую не жалобься. А в аманаты дашь своего сродственника. Что ответишь, бег?

Эпчей не дрогнул взглядом, лишь склонил голову:

– Я и сам помышлял отдать в аманат старшего сына. Твоя воля, воевода. Я войны не ищу, от войны бегу, ясачный оклад принимаю. Жду твою грамоту, чтоб родичам показать, упрочить мир с русскими.

Воевода удалился в свои покои, а письменный голова помчался в съезжую избу. Через час вручили Эпчею приписную грамоту на царской орленой бумаге, где ему строго-настрого наказывалось: «…Никаким воровством не воровать. Под государевы города и остроги войной не приходить. Ясачных людей ни в чем не обижать и не грабить. На калмацких тайш и на себя преж государева ясаку албану у них не имать…»

На подарки бега воевода ответил отдарками. Поднесли Эпчею кафтан английского сукна с золотыми пуговицами, пищаль ручную новую, три медных котла, сукна желтого три штуки и русское знамя. Эпчей ускакал в степь, взяв с воеводы слово, что приедет Иван Данилович на днях в его улус со своими людьми погостить.

Глава 11

– На моем веку Эпчей третий раз шертовать государю собирается. Дважды ясак обещал исправно давать, а сам раз за разом уходил к мунгалам. Затем пару-тройку табунов угонит и через Саян-камень к нам бежит. А здесь прижмем, к мунгалам возвращается.

– И мунгалы прощали ему табуны? – спросил Мирон.

– Так где уж те табуны? Давным-давно по степным ярмаркам распроданы, – развел руками воевода. – Хитер Эпчей! Самого Алтын-хана сколько раз вокруг пальца обводил. А мунгалы, не нам в пример, с кыргызами шибко не церемонятся. – И вздохнул тяжело. – Чует мое сердце, не оберемся с ним беды!

– Так гнать его надо в шею! – произнес запальчиво Мирон. – Вдруг он и впрямь мунгальский лазутчик?

– Поживем – увидим! – глубокомысленно заметил воевода. – Табор его я к крепости близко не подпущу. Кто знает, что у него на уме? Чем дичее народ, тем дичее нравы. Если сговоримся, то пошлю лазутчиков, чтоб за Эпчеем и его людьми строго доглядывали, чтоб не совершили бы измену али разбой. – И посмотрел на Мирона: – Правильно глаголю, Миронушка? Или ты по-другому разумеешь?

– Не бег, – усмехнулся Мирон, – а колобок из сказки. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел…

Воевода согласно кивнул:

– Правду глаголешь, Миронушка! Только конец у той сказки один: как ни ловчи, кто-то ловчее тебя найдется.

Иван Данилович посмотрел в небо, где солнце заметно клонилось к западу, и покачал головой:

– Время к трапезе движется. Пора, Миронушка, наши хлеб-соль отведать!

По деревянным мосткам прошли сквозь крепкие ворота в дом воеводы. Подворье было обширным, чистым и приглядным. Две большие избы, украшенные богатой резьбой, стояли рядом и соединялись широкими сенями с парадным входом.

В покоях их дожидались казачий атаман, стрелецкий майор да целовальник – выборный от мирян. Длинный стол в просторной горнице ломился от яств. Рот у Мирона мигом наполнился слюной. Давно он не видел таковского изобилия вкусной еды, давно не ловил носом столь изумительные запахи.

Столы накрыли по-праздничному. Скатерти постелили узорчатые, бухарские. Посуду выставили серебряную, а не будничную – оловянную. А на блюдах-то! На блюдах чего только нет! Вот оно – царское угощение – медвежий окорок. Пластами его порубили, приправили чесноком и обложили грибочками солеными – рыжиками да груздями хрустящими. Рядом, в рыбницах, разлеглись стерляди копченые, жареные, хариусы малосольные; сочились желтым жиром на деревянных тарелях толстые ломти осетрины; в круглых ставцах чернела икра. Вино и сытные меды принесли из погребов в запотевших кумганах да в серебряных сулеях. Пиво подали в братинах с надписями: «Господа, гостите, вечера не дожидайтесь, пьяные не напивайтесь».

Воевода занял место в красном углу. По правую руку усадил Мирона, по левую – Сытова. Остальные расселись кто как придется. Дородная хозяйка с поклоном поднесла каждому на расписной тарелке золотую чарку с вином:

– Столуйтесь, гости дорогие! Просим вашей чести, чтоб пили, ели да веселы были. Гостю наш почет, гостю наша ласка.

– Первую пьют до дна, – важно заметил воевода. – Кто не выпил, не пожелал добра! – И поднес чарку к губам.

Обедали часа два. Подавалы проворно меняли яства. Мясные и рыбные, жареные и пареные, щи да каши, восточные сласти и даже заморские фрукты, прежде князем не виданные.

Чашник исправно разливал по кубкам брагу, наливки и настойки, фряжские вина и домашние меды. Пей – не хочу, пока ноги держат, пока не подернуло глаза туманом!