Закат цвета фламинго

Всемогущий Вершитель Судьбы Чарлаг Хан только тем и занят, что перелистывает свою Золотую Книгу, предрекая героям их земной путь. Но никому из обитателей Среднего мира не дано заглянуть в нее: ни бегу, ни последнему харачы. Раньше Теркен-бег никогда не задумывался о своей судьбе или судьбе родного улуса. Жизнь с момента ее зарождения до самой кончины определяли боги и их посланцы – духи. Шаманы, камлая, приносили от них вести, сообщали о настроении богов и их желании помочь людям или, наоборот, наказать за ослушание. Старики сказывали, что Таммы Хан, надзиравший над грешниками в Нижнем мире, никогда не скучал без дела. Даже после смерти человеческая душа не оставалась без пригляда.

Но душа Теркена как раз пребывала в смятении. Все лето ему снился один и тот же тревожный сон. Впрочем, можно ли назвать сном то, что он видел воочию и что поразило его разум сильнейшим образом?

…В жаркий весенний день после долгого пути кони вынесли Теркен-бега и его воинов на скалистый берег. И открылась их взорам русская крепость на лесистой сопке: стены высокие из толстых бревен, что стоят торчком, заостренные. Башни громадные и того выше – заглядишься на них – шапка с головы падает. Велик и страшен острог. Просто так к нему не подступишься. Только со стороны посмотришь – он точно огромный пень над разворошенным муравейником. То под крепостными стенами разбил свой военный лагерь Равдан-хан – джунгарский контайша.

Юрты, шатры, кибитки, костры – много их, очень много. Велик табор! Тучи воинов, коней, боевых верблюдов. Скакали по своим делам всадники. Состязались в ловкости, бились на мечах, сверкая доспехами и щитами, пешие воины. В казанах кипела жирная шурпа, жарились на вертелах бараньи туши. А на ближних и дальних сопках – конные и пешие караулы. Глаз не спускали дозоры с острога: кабы чего не надумали орысы…

И все же шепнул Теркену светлый Хан-Тигир с могучего пятиглавого Боруса. Со своего золотого трона предупредил: не спеши на тот берег, здесь заночуй, а утром поднимется на небе Кюн – тогда решишь, как дальше поступить…

Но день не успел разыграться, как напали на лагерь Равдана переодетые в кыргызское платье казаки. Видел Теркен, как закипела сеча меж ханских шатров, как блеснули молнии, словно гром ударил, как конная лава русских смяла, рассеяла армию контайши, как пришли на помощь орысам воины Эпчей-бега…

Побежали воины Равдана, но не все добрались до спасительного леса. Многие в воду кинулись, но тяжелые доспехи потянули на дно. После боя по кыргызским и кыштымским улусам весть поползла, будто десять жен и десять дочерей контайши, да двадцать наложниц к русским в руки попали, и сто мурз, что их защищали, казаки посекли. И еще другое говорили: будто ушел с малым отрядом Равдан, но за Алтайскими горами его богдыхановы войска перехватили. И теперь гоняют по степям и лесам джунгарскую рать так, что клочья летят. Горький дым над улусами калмаков стелется, женский плач по убитым душу рвет.

К вечеру встретился Теркен-бег с Эпчеем. Вручил богатые подарки: оружие, доспехи, что чаадарские дарханы изготовили. Шубы собольи и лисьи. Табак и панты маральи высушенные. Принял его Эпчей приветливо. Сам еще от боя не отошел, но устроил большой той и в честь победы, и в честь того, что неожиданно сильного и мудрого союзника приобрел. Но ночью какие-то люди пытались проникнуть в юрту Теркен-бега, двух его хозанчи ранили. А воины Эпчея вместо того, чтобы поймать их и в руки Теркен-бега отдать, притащили на арканах избитые, изуродованные тела. Так и не узнали, кто на жизнь чаадарского бега покушался.

И сейчас он ведать не ведал, откуда следовало ждать беды: то ли от своих братьев-кыргызов с севера и востока, то ли от мунгалов с юга, то ли от ойратов с запада. Русские до недавнего времени дальше Черного и Белого Июсов не заходили, но вот донесли лазутчики, что приплыли в начале лета на огромных лодках до Медведь-реки орысы, и вмиг, словно в сказке, возвели острог в трех днях пути от его родового аймака.

До недавнего времени Чаадарский улус исправно платил ясак калмакам, но участвовать в походе против орысов бег наотрез отказался. И кроме того не приехал ранней весной на съезд лучших людей улусов – бегов и чайзанов, на котором большинство кыргызских родов шертовали Равдану. По давнему обычаю, кусали хлеб с ножа с клятвой: «Если, кроме этой мысли, я задумаю другую мысль, если, кроме Великого контайши, я подчинюсь другому хану, то, наколовшись на этот нож, пусть я умру!»