Закат цвета фламинго

…Он только к вечеру вернулся с Игнатеем с варниц, которые поставили на озере неподалеку. К счастью, оно оказалось соленым. Так что быть острогу со своей солью. Первым его встретил Захар и тотчас доложил об утреннем происшествии. Следом подоспел Овражный. Смотрел есаул угрюмо.

– Ой, беда, – покачал он головой. – Самого Теркена, чаадарского бега, положили под острогом. И с ним девять человек укокошили. Ехал к нам с добром, но кому-то не по нутру это пришлось. Коней забрали, оружие, все подарки, что в острог везли. Никишка и распоп сказывали, дюже богатые подарки были. И кони хорошие!

Андрей широко перекрестился:

– Да Бог с ними, с подарками! Людей жалко! Зарезали их и глаза выкололи. Это по ихней вере, чтоб душа не узнала убивцев и не отомстила, когда по свету летать будет. Но в груди у Теркена нож по недоумке оставили. На нем тамга неизвестная: стрела в круге. Я аманатам нож показывал. В голос твердят, нет у кыргызов такой тамги. Может, и есть, счас правду не узнаешь. Похоронили их по-людски, под стеной, хоть и нехристи они!

– Одна девчонка в живых осталась. Видно, дочка Теркена или кого из дружины. Она почему-то в стороне от шатров лежала, – добавил Захарка. – Можа, выскочить успела? Стрела почти навылет грудь пробила. Девка крови много потеряла. Олена ее выхаживает. В вашу светелку ее положили, чтоб не тронул кто…

Мирон быстрым шагом направился в избу, которую все лето делил с Овражным, а ближе к осени к ним перебрался Захар. Острожный писарь скончался от непонятной болезни. Съел, дурак, сырую печень убитого на перевозе через Абасуг медведя и через неделю пожелтел весь, кожа на ладонях и ступнях слезла… Так что Захарке хошь не хошь, но пришлось заниматься приказными делами.

– Собака ее спасла, – тихо сказал за его спиной Захар. – Выть зачала. Сторожа на башнях услыхали. Шибко страшно выла! Мы вон, с Андрюхой, – кивнул он на Овражного, – когда к стану вышли, живо девчонку углядели.

– Пес, видать, к ней на брюхе приполз, – вздохнул Овражный. – Кровяной след аршина в три оставил. У самого в боку стрела торчит. То зубами ее тянет, то девке руки лижет. На нас рычать пытался.

– Адай это, пес девчонкин, – пояснил Фролка. – Оне друг без друга никуда!

– А пес-то выжил?

– Живой псина, живой! – радостно сообщил Никишка. – Пока стрелу вынимали, думали, сдохнет. Нет, стерпел, даже не взвизгнул. И руку мне после лизнул!

Мирон подошел ближе, он склонился над Айдыной.

– Не дышит? – с тревогой спросил Олену.

– Дак она, как птичка, и не слышно ее, – стряпуха подтянула повыше одеяло, прикрывая повязку. Затем поднялась на ноги и, подбоченясь, окинула мужиков грозным взглядом. – Шли бы вы отсюда, господа хорошие! А то разит табачищем, хоть окна в избе выставляй! – И снова посмотрела на девушку. – Надо бы ей серьги снять. Неловко ей лежать в них. Вишь, как уши оттянули!

– Погоди! Я ж говорю: не дышит она, – на лице Мирона появилась болезненная гримаса. И, не обращая внимания на стряпуху, склонился еще ниже, к губам раненой.

…Чье-то дыхание коснулось ее щеки, запах табака защекотал ноздри. Она чихнула и открыла глаза. И молча ткнула кулаком прямо в нос орысу, чье страшное волосатое лицо нависло над ней. Орыс вскрикнул и отшатнулся, зажимая нос ладонью, из-под которой потек струйкой кровяной ручеек. Вокруг загалдели люди. Айдына обвела их взглядом. Серые тени шевелились, наползая, со всех сторон. Совсем не осталось сил, чтобы с ними бороться. Она устало закрыла глаза. И лунный каяк вновь понес ее, раскачивая, по облачным волнам…

– Я ж говорю: боевая! – возликовал Никишка.

А Мирон, прикладывая к носу смоченную холодной водой тряпицу, усмехнулся:

– И вправду дышит!

Глава 27

Кто-то назойливо касался ее лица руками, трогал шею, тянул за волосы… И вдруг она поняла: с нее пытаются снять серьги. Те самые, которые она пообещала Ончас не снимать, пока не вернется домой.

– Пусти! – закричала она, как ей показалось, не своим голосом, а на самом деле едва слышно прошептала: – Отдай серьги!

Открыв глаза, она тут же зажмурилась от избытка света. Где она, как оказалась в этом солнечном, сверкавшем белизной пространстве? Единственное яркое пятно – расплывшееся, мутное поначалу, проявилось, как изображение на фотобумаге, в ореоле рыжих волос…

– Мама! – прошептала Татьяна и улыбнулась: – Откуда ты взялась? – И тут же забеспокоилась, поднесла руки к ушам. – Где мои серьги? Кто их снял?

– Танечка! – радостно воскликнула мать. – Пришла в себя!

И закричала:

– Юра, Юра! Иди сюда! Танечка глаза открыла!

Рядом с материнским проявилось лицо отца. Он ласково щурился дочери, а в глазах блестели слезы.

Но Татьяну сейчас больше занимало то, что серьги Айдыны исчезли из ее ушей.

– Где серьги? – уже нетерпеливо спросила она и сделала попытку подняться. Голова закружилась, и она вновь упала в подушки.

– Лежи! Лежи! Вот твои серьги! – придерживая одной рукой дочь за плечо, Галина Андреевна протянула ей раскрытую ладонь. – Это я их сняла. Они ж тебе все уши оттянули! Тяжесть такая! Ни причесать, ни умыть как следует!