Закаты

— Глубизна! Всё же потрясающая глубизна.

— А он недоволен, — печально отозвалась Катя.

— Кто?

— Лёшка. Представляешь, в последнее время у него появилась идея фикс, будто в жизни ему достаётся всё, чего не пожелает. Но не без дна, как эта ублиетка. Ты знаешь, мне кажется, он и во мне стал подмечать изъяны. Должно быть, думает: красавица, но могла быть и получше. Умница, но могла быть и поумнее. Жена, но могла быть и поженее.

— Так вот почему... — начал Владимир Георгиевич, но не нашёл слов для определения того, что произошло у них минувшей ночью по пути в княжество.

— Что «так вот почему»? Ах, это... Не знаю. Ты что, обижен? Милый мой. Обними меня. Послушай! Мы её сейчас откроем.

— Кого?

— Ублиетку эту глупую. Вот так, смотри.

Катя стала расстёгивать пуговицы своей тёплой куртки. Он догадался о её намерениях, сам быстро расстегнул пальто и накрыл им глотку глубокой скважины. Катя легла на пальто, продолжая расстёгиваться.

— Ты застудишься, — пробормотал Владимир Георгиевич.

— Мы быстро, — трепетным голосом прошептала она в ответ. — Я чувствую, сейчас всё быстро получится.

Зазвучали удары в дверь пещеры, глухо донёсся голос бедного Димона:

— Ваше сиятель... то есть ваше высочество! Вы там?

— Да там! Там! — крикнула в страшной ярости Катя. — Жди!

Удары в дверь умолкли.

Всё и впрямь на сей раз произошло стремительно. И так, как ещё никогда в жизни. Будто факелок вспыхнул и стремглав провалился в бездонную глубизну.

Некоторое время они лежали, вцепившись друг в друга так, будто ничто уже не сможет их расцепить. Потом она робко прошептала:

— Прости, мне дует в поясницу.

Он встал, торопливо застегнулся. Она тоже. Зубы у неё стучали не от холода, не от возбуждения. Пальто малость подпровалилось в дыру, словно ублиетка принялась его всасывать в себя. Отец-основатель спас его, отряхнул, надел.

— Поджигай, — сказала Катя.

Он достал новый факелов, поджёг его и, на сей раз чуть-чуть помедлив, бросил. Они снова прильнули щека к щеке над отверстием. Факелов пролетел положенное расстояние, но теперь не ударился о дно, рассыпаясь брызгами, а словно канул во что-то чёрное, исчез.

— Свершилось, — голосом полным ужаса промолвила Катя.

— Что за ерунда! — пробормотал Владимир Георгиевич в недоумении. — Ну-ка, ещё разок!

Он взял ещё один горючий карандаш, поджёг его и бросил в скважину. Повторилось то, что бывало обычно, — факелов ударился о дно, брызнул искрами и остался лежать там и ярко гореть.

— Опять закрылась, — сказала Катя. — Теперь мы знаем, что нужно делать, чтобы её открывать. Мы нашли ключ к ублиетке, ты хоть понимаешь это?

— Нет. Надо повторить опыт, — отвечал Владимир Георгиевич, стараясь взять себя в руки.

— Завтра, — улыбнулась Катя, продолжая дрожать.

Владимир Георгиевич встал, распрямился, упёршись теменем в потолок пещеры. Расправил плечи, приятно хрустнув лопатками. Катя тем временем ниже склонила лицо к ублиетке.

— Мы разгадали тебя, ты теперь — наша, — произнесла она.

В следующую секунду откуда-то оттуда, из чёрной глубизны, поднялся жуткий, утробный, рыдающий стон:

— О-о-о-о-о-о-о-о-о!..

Это не было эхо. Это был чей-то чужой стон. Сама бездна стонала, отвечая на дерзкие слова Кати.

Княгиня Жаворонкова мгновенно вскочила на ноги, впилась ногтями в локоть Владимира Георгиевича.

— Что это было?

— Не знаю... — пробормотал отец-основатель. — Пойдём отсюда, пожалуй...

Он торопливо схватил край деревянной крышки и накрыл стонущую, раздразнённую ублиетку.

В спешке чуть не забыл фонарик. Когда подошли к двери, почувствовал, как дрожат пальцы. Еле попал ключом в скважину.

— Ну слава Богу, — сказал телохранитель Дима, увидев выходящих из пещеры.

— У меня коленки подкашиваются, — прошептала Катя, всем существом своим наваливаясь на локоть отца-основателя. — У нас получилось! У нас получилось, ты понимаешь это? Она есть. Она наша.

— Да... да... — отвечал Владимир Георгиевич, не зная, что и говорить ей. Теперь он прекрасно осознавал, что факелок был бракованный и, прогорев сколько-то, попросту потух. Но этот стон... Ему он пока не мог подыскать объяснения.

— Милый! — продолжала Катя, и он поневоле оглядывался, не слышит ли телохранитель. Но нет, он шёл на достаточном удалении. — Милый! Теперь ты понимаешь, как я люблю тебя? Между нами нерушимые узы. Ты понимаешь? Мы с тобой единое существо, как бы ни бросала нас жизнь. И вот тебе теперь моё слово. Ты сейчас скажешь Марине, что передумал на ней жениться.

— Да ты что! Опомнись, что ты говоришь!

— Да ведь ты не любишь её.

— Нет, люблю. И её, и тебя. Я не могу отказать ей. Ведь ты же не собираешься разводиться со своим Лёшкой.

— На Лёшке всё держится. А что держится на Марине? Я хочу, чтобы ты был только мой. Слышишь? Только мой!

— До чего же ты похожа на своего Лёшку.

— В смысле?..

— Тебе всего мало. Надо, чтобы всё было без дна. Вот — ваш смысл. Тебе мало, что я при тебе и я твой тайный любовник. Надо, чтобы я целиком принадлежал тебе. Вот — ваш общий смысл.

— Я сегодня же уеду отсюда ко всем на все четыре стороны, если ты не скажешь ей, что не женишься.

— Да что за ненасытность такая! Хорошо же, я скажу.