Закаты

— Конечно, особо гордиться нам тоже нечем, — тотчас слегка нахмурился священник, — но и чрезмерное битие себя в грудь бывает губительно для русского человека. Я старый, много повидал таких самопобивателей. Такой что делает? Начнёт очертя голову каяться, бичевать себя — я разбойник, я вор, я пьяница, я женолюб, я то, я се. Кается день, кается другой, а на третий, глядишь, осмотрится по сторонам, да рявкнет: «Ах, я и такой и сякой, говорите? Ну, так и буду и таким и сяким, коли так!» И пойдёт хуже прежнего разбойничать. Вот и Кудеяра мне Господь послал такого. Президента Кеннеди он, видите ли, убил! И вроде бы каялся сегодня не в шутку, а в задней комнате башки всё же бутылка припрятана. И где он теперь?

— Исчез, — вздохнул Чижов, сокрушаясь о своём сегодняшнем двуногом транспорте.

После признания в причастности к убийству американского президента Полупятов покинул церковь и, по сведениям старушки Прасковьи, отправился семимильными шагами либо в Погорелки, либо в «Девчата».

— Ну и что он теперь, по-твоему, делает?

— Пьёт, должно быть. Что ж ещё?

— Конечно, пьёт, — кивнул батюшка. — И пьёт, и греховодит как-нибудь. Мне деревенские из Погорелок грозились уже, что башку ему проломят. Да ещё наверняка оправдает себя: «Ах, я плохой? Ну так буду ещё хуже!» Завтра в полдень явится весь осиневший. На похмелку клянчить будет. Нет, не видать мне света с этим Кудеяром. А если и видать, то нескоро. И не мне.

— Я, батюшка, тоже в промежутке между Рождеством и заговеньем пил много, — вздохнул Чижов.

— Ну, в этом ты мне уже прошлый раз каялся, — осадил его отец Николай. — Да и тебе за всю жизнь не видать такого пьянства, какого он за одну только сегодняшнюю ночь напьёт.

— Где ж он денег возьмёт? — удивился Чижов.

— Да пообещает чего-нибудь, возьмёт авансом и надерётся. Его побаиваются, не отказывают в авансах. Уголовник. Правда, не стану грешить на него — всё, что наобещает, потом, по трезвой, сделает. На это не жалуются. Душа-то у него есть.

— Иначе б он и не приехал к вам жить, — пожал плечами Чижов.

— Сердцем чую, он хороший парень, — вздохнул священник. — И его действительно привело некое Божье наущение. Но бес не хочет с ним расставаться. Вот и мука бедному. Жаль его. Надо бороться за бедолагу. Я в него верю.

— Вы ж только что говорили, батюшка, что не видать вам с ним света, — улыбнулся Василий Васильевич.

— Ой... — ещё тяжелее вздохнул отец Николай и вместо ответа заговорил о другом: — А вот в Москве есть один священник. Он сейчас большой популярностью пользуется, особенно среди молодёжи. Вот это пятно так пятно! Происхождением он из золотой молодёжи, папаша его высокие чины имел при советской власти, а сын с юности бражничать взялся. И однажды, в пьяном мареве, сбросил с балкона свою любовницу, за то что она ему изменила. Та — насмерть. Суд, его — в тюрьму. Папаша и так и сяк, не получается его из неволи выцарапать. Тут пришёл Ельцин, новая власть, мутная водица. Этот молодчик вдруг стал твердить, что ему является Богородица, что он раскаивается и после тюрьмы пойдёт по христианскому пути. А до этого всё пытался доказать, что не вполне в своём уме. Теперь его выпускают, радуются на него, в пример преступникам ставят, и вот, гляньте-ка, уже второй год как сей субъект хиротонисан и служит священником в храме на Новозаветной улице. Маленькая там церковка. И вот он уже — властитель умов. До чего доходит! Придёт, скажем, к нему девица, вся расфуфыренная, на голове помпон — и на колени перед ним, ручки вот так, по-католически сложит: «Хочу креститься у вас, отец Валерьян». Он посмотрит на неё этак и говорит: «Встань, дочь моя, ты уже крещена Господом, ибо много пострадала!» И велит выписать ей удостоверение, что такая-то и такая-то приняла Таинство святого крещения.

— Ничего себе! — возмутился Василий Васильевич. — Первый раз про такое слышу.

— Да, — кивнул священник. — А старушка подойдёт к нему с вопросом: когда, мол, батюшка, будете воду освящать? А он ей: «Как только, так сразу». Старух очень не любит, клеймит их беспощадно. Старухи, конечно, не подарок нам, священникам. Бестолковые они в основном Но нельзя же им предпочитать тех, с помпонами. Старуха, может быть, греха порой за собой не чует и на исповеди талдычит: «Безгрешная я, батюшка, никому зла не желала и не делала». Ругаешь их, бывает. Но всё же пользу они стараются приносить, помогают — помыть, постирать, то, се, другое, третье. А кто храмы моет? Они, старухи, прихожанки. С помпонами храмы не моют.

— Неужто терпят такого Валерьяна отцы Церкви?