Заказное проклятие

Сашкина мать морщинистой пятерней вытерла соленую влагу с Марьяниной заплаканной мордашки – скорее размазала, – тем же манером прошлась по своим щекам и сказала, скупо улыбнувшись: «Пойду все же чайку нам поставлю. А ты иди, он заждался, наверно. Рассердится на нас еще. Погоди. На вот тебе платочек, сопельки вытри. Санин платочек, пользуйся».

Она обернулась к полке с полотенцами, вытащила коробку из-под конфетного ассорти, достала оттуда клетчатый носовой платок. Огромный, в крупную бело-синюю клетку.

Ощущая себя опустошенной, вдребезги разбитой и к тому же угодившей в ловушку – неожиданную, нелепую, которую никак нельзя было предусмотреть, – Марианна побрела в соседнюю комнату, где на софе отлеживал бока, ее ожидаючи, капитан Пастухов.

Чужой человек. Посторонний.

Любимый.

Да кому нужна твоя любовь, Анюта? Опомнись.

И как же ты недосмотрела, проворонила?

Проникла зараза в сердце, обустроилась, живет и распоряжается. А ты – ни ухом ни рылом…

Но не о том речь. Свою беду Марьяна переживет, справится. Со временем. Непременно.

Тем более что капитан рапорт подал, две недели отработает – и адью.

А Марианна как раз на эти его остатние недели испросит отпуск, давно не гуляла.

С глаз долой – из сердца вон.

Речь не о том. Перед Зоей Викторовной стыдно. До полного отвращения к себе.

Подлый ты провокатор, Марианна Вадимовна, майор полиции Путято. Бездушный мент.

Сунув Сашкин платок за пазуху, Марианна толкнула дверь.

Вытянувшись на софе в полный рост, капитан Пастухов таращился в потолок и рассматривал плафоны на люстре – в круглых дырах полые керамические шары в числе трех, на цепочках из крашеного под золото алюминия свисающие с общей деревянной плюшки. Стильная вещица годов восьмидесятых прошлого столетия.

И с чего ты на Аню озлился, кабан придурочный?

Девочка ни в чем не виновата. Откуда ей знать о твоих высоких переживаниях? Если бы и знала, то вовсе не обязана с ними считаться. Поставила себе целью тебя помирить с матерью, и у нее это вышло. Вот и умница. Спасибо ей огромное за это.

Кстати, ты мог бы и не соглашаться на это мероприятие. А ты повелся. Радостно причем.

В голове надоедливым фоном крутились строчки какого-то забытого поэта: «Если ты зла, мне не надо добрее, не молода – мне не надо моложе, а не верна – мне не надо вернее…» А потом что-то про любовь, которая «на любовь не похожа», так как-то, Саша не помнил дословно.

Нашел в кого втюхаться, старый. Лучше бы оценил достоинства Алены Заславской из отдела по борьбе с оборотом. Она давно на тебя заглядывается, с самого твоего появления на Петровке. Или согласился бы наконец встретиться с тридцатилетней Наташенькой, фамилию забыл, которую усиленно тебе присватывает сердобольная квартирная хозяйка.

«Я не втюхался, – вздохнул Саша. – В этом беда. Если бы просто «втюхался»…»

– Ты Саню моего любишь? – донесся из соседней комнаты резкий голос матери, и он вскочил с лежанки, и кинулся к двери, и приоткрыл легонько.

Аня молчала.

Саша понимающе усмехнулся.

Мать повторила вопрос.

Зачем?!

И, кстати, что у них там происходит?

Он выскользнул из детской и, мягко ступая по прохладному линолеуму, прошел за угол по коридорчику.

Стараясь не потревожить случайным движением скрипучую фанерную створку, Саша затаил дыхание и припал к щели между косяком и дверью в гостиную, оставленной недозатворенной. Видимость была сносная. Слышимость и того лучше.

Мать гладила Аню по волосам, приговаривала: «Девочка моя, ну что же ты плачешь, это же счастье, что вы любите друг друга».

Аня ей говорила: «Это я его люблю, а он меня – нет».

Мать не соглашалась: «Какая ты глупая, Анька, он тебя любит, я вижу, маму не обманешь…»

Что Аня ответила, Пастухов уже не слушал.

Он бредит. Или галлюцинирует.

Хотя – нет. Он в здравом уме.

Тогда – что?

Начальница затеяла продолжение инсценировки – для большей убедительности и полноты картины?

Других вариантов нет.

«Потому что это не может быть правдой», – угрюмо думал Саша, безжалостно пиная, гоня дурную надежду.

«Это не может быть неправдой», – пришла в голову четкая и спокойная мысль, от которой радость рванула по сердцу, и ему захотелось хохотать, и прыгать на одной ножке, как в детстве, и, ликуя, выкрикивать несусветную чушь.

Крадучись он вернулся в свою комнату, замер у входа и приготовился ждать.

Недолго ждал, минуту, не больше.

Она вошла – потерянная, несчастная, с припухшими веками и покрасневшим носом. Глаза прячет, чудачка.

Он схватил ее в охапку, прижал к груди и проговорил прямо в ухо:

– Никому тебя не отдам.

Встряхнул, чтобы до нее дошел смысл, и повторил:

– Никому не отдам, понятно? Выходи за меня замуж, Анка. Отвечай сейчас же, слышишь? Я тебя люблю.

Она слышала. Но ничего ответить она не могла, ей не дышалось совсем.

Он так крепко ее обнял? Или сердце забыло биться?

Вновь в носу защекотало, и это не шло ни в какие ворота. Не хватало еще разреветься опять.

Цыц, майор Путято. Возьми себя в руки. Ты не настолько ошарашена, чтобы разум терять. Тебе срочно нужно разобраться, что сейчас происходит.