Захар

Прилепин – умелый стилизатор. Фейк-мемуар Владислава Суркова, публиковавшийся в журнале «Коммерсантъ-Власть», имел фундаментом воспоминания Александра Керенского; «Чёрная обезьяна» во многом сделана на смешении узнаваемых стилей; не только в полифонической «Обители», но и в прямолинейном, казалось бы, «Саньке» герои мыслят строчками поэтов Серебряного века (Саша Тишин цитирует Гумилёва), и это никак не выламывается из контекста. Ругатели Прилепина тонких вещей традиционно не замечают, предпочитая видеть то, чего у него точно нет: «антисемитизм», «сталинизм», даже «расизм». Странные аберрации зрения у людей, полагающих себя интеллектуальной элитой.

В чём, однако, импульс и смысл его игры, для чего Захар создал Галине Бениславской литературную сестру-близнеца?

Ответ, надо полагать, в индивидуальной творческой алхимии и своеобразной инвентаризации ценностей.

У Захара была амбициозная задумка – писать для ЖЗЛ биографию Сергея Есенина, не оппонирующую (хотя там есть чему оппонировать), но как бы параллельную известной книге отца и сына Куняевых. Интересной, спорной и сделанной с большой любовью к Есенину. Надо полагать, оставив (может быть, на время) исполнение, Прилепин не оставил замысла и реализует его контрабандой. Есенин на прилепинских Соловках – не персонаж, но, как и было сказано, символический магнит. А ещё – часть пейзажа, поскольку Соловецкая Русь конца двадцатых – это во многом Русь есенинская. Пребывающая во власти стихий, революционная и архаичная, попеременно отвоёвываемая то святыми, то демонами, с искусством, зависшим между почвой и авангардом, и с народной верой – между православием и хлыстовством.

С героически-роковыми красавицами – любящими и жестокими, оживляющими прошлое, может, ещё в большей степени, чем вожди и поэты.

* * *

Размышляя о литературных пристрастиях Галины Кучеренко, я обнаружил ещё один любопытный слой. «А что ещё можно любить?» Присутствует Иосиф Уткин, объект регулярных сарказмов Маяковского (он придумал, соединив Жарова и Уткина, гибрид по фамилии «Жуткин»), но нет самого Маяковского.

Между прочим, Уткин (1903 г. р.!) воевал в Гражданскую, а погиб в Великую Отечественную (с первых дней на фронте, ранен в знаменитом сражении под Ельней в сентябре 1941 года). Ещё одна любопытная деталь – его стихи «Мальчишку шлёпнули в Иркутске» (ставшие песней на музыку Матвея Блантера) могут считаться своего рода ранним «русским шансоном» – по интонации и стилистике…

Но – к Маяковскому, которого Галина не любит, коли не упоминает в личном рейтинге из пяти поэтических имен. Могла, конечно, не принимать его чисто эстетически, предпочитая традиционные формы футуристическому левачеству. Однако и Владимир Владимирович к 1929 году давно не футурист и даже не лефовец, а вполне себе реалист, пусть, по его собственной дефиниции, и «тенденциозный». К тому же Галине близки имажинисты, которые в годы расцвета течения всеми воспринимались группой, которая ещё левее, авангарднее будетлян.

Видимо, у воевавшей в Гражданскую чекистки Кучеренко причины, скорее, политические.

Захар Прилепин не так давно полемизировал с известным художником, философом и писателем, которого называл «Максим Картон», а дальше остроумно каламбур обыгрывал.

Так вот, «мсье Картон» полагает Владимира Маяковского поэтом-пацифистом, а Захар возражает:

«Товарищи из АПН-СПб специально подготовили подборку самых пацифистских строчек Маяковского. Нате, как говорится.

Сдал австриец русским Львов,
Где им зайцам против львов!
Да за дали, да за Краков
Пятить будут стадо раков!
Австрияки у Карпат
Поднимали благой мат.
Гнали всю Галицию
Шайку глуполицую.

(…)
В славном лесе Августо́вом
Битых немцев тысяч сто вам.
Враг изрублен, а затем он
Пущен плавать в синий Неман.
(…)
Немец рыжий и шершавый
Разлетался над Варшавой,
Да казак Данило Дикий
Продырявил его пикой.
И ему жена Полина
Шьёт штаны из цеппелина.

Да-да, агитки 1914 года, начала «Второй Отечественной», как её тогда в России называли, своеобразные предтечи «окон РОСТА» уже Гражданской войны.

Было и ещё, не менее забавное:

Обвалилось у Вильгельма
Штыковое рыжеусие,
Как узнал лукавый шельма
О боях в восточной Пруссии.

Опустив на квинту профиль,
Говорит жене – Виктории:
Пропадает наш картофель
На отбитой территории.