Захарий Зограф

Заботы отца Неофита стали заботами Захария Зографа; они волнуют его, пожалуй, больше, чем собственные. Помощь Неофиту в издании его трудов — а здесь практик не скрывает своих преимуществ перед кабинетным ученым — становится главной целью Захария. Вполне осознавая их значение для национальной культуры, художник поначалу верит, что выдающемуся просветителю окажет поддержку вся страна. «Знай, учитель, — пишет он Неофиту весной 1836 года, — что на твои хорошие дела и ум откликнулись чорбаджии. И разошлись твои труды среди нашего бедного рода. <…> Лексикон… будет печататься с помощью всей Болгарии, и хочу… не только лексикон, но чтобы родилось еще много Ваших книг. И не должен заботиться о деньгах и плата Ваша будет достаточной, и очень будешь благодарен и всемилостив. <…> Просим тебя, учитель, не остудить этого счастья наших бедных болгар. И я признаюсь тебе в любви болгар».

Захарий просит средств у Вылко Чалыкова, тот не отказывает, но впоследствии что-то случилось, и этот вариант отпадает. Художник загорается идеей основать в Самокове типографию, чтобы напечатать в ней Лексикон, однако сочувствия земляков не встречает. «Самоковских чорбаджиев простота удавила», — с горечью сообщает он Неофиту. В следующем, 1839 году Захарию удается убедить самоковчанина Никифора хаджи Киселицата дать деньги на типографию и книжную лавку, но, вероятно, их открыть не разрешили власти, и предприятие снова не состоялось.

Порой Захария увлекают довольно фантастические проекты. Так, в одном из писем 1839 года он убеждает Неофита взяться за перевод… «Робинзона Крузо»! «Все те родолюбцы проявляют меньшее усердие в грамматике и лексикологии, сколько бы раз сам и ни предлагал и ни побуждал их, а о Робинзоне — несказанное желание видеть его поскорее. <…> Не хотят того языка, а хотят, чтобы был переведен на тот язык, которым пользуетесь Вы, Ваше мудрословие, в своей грамматике».

Возможно, что предложение это было наивным, а для ученого такого склада, как Неофит Рильский, тем более, но продиктовано оно было лучшими намерениями. Письма Захария говорят о нем как о человеке любознательном, начитанном, с широким по тем временам кругозором; он проявляет огромный интерес к вопросам просвещения, школьного и издательского дела, буквально засыпает Неофита просьбами о присылке книг, и в частности трудов Ю. Венелина, причем не только сам читает их, но и распространяет среди других. («Получил письмо с книгами, теперь можно их использовать. Я позволил себе раздать их, и, как видно, понадобятся новые, поэтому я напишу Вам, чтобы нам выслали еще».) В переписке мелькают имена других болгарских учителей и просветителей, особенно часто Христаки Павловича, Захария Круши, Найдена Герова, основателей габровского училища Васила Априлова и Николы Палаузова. Душа художника преисполнена самого чистого и искреннего стремления быть полезным своему народу: счастье и благо его Захарий Зограф, как и многие его современники, видел прежде всего в образовании и духовном раскрепощении. «Я горю желанием просвещения наших малолетних болгар», — пишет он Неофиту. И далее: «Если бы ты познал мое сердце, то увидел бы горячую любовь к единородным братьям».

Переписка художника с Неофитом Рильским необычайно интересна, и все же она не отражает всей полноты реальной жизни.

Османская империя вступила в эпоху Танзимата — «нового устройства». Дальновидные политики понимали, что только реформы могут если не предотвратить, но хотя бы оттянуть распад «больного человека Европы», как называли Османскую империю. Национально-освободительные движения в Греции, Сербии, Валахии, поражения в войнах с Россией и в вооруженном конфликте с египетским пашой Мухамедом-Али предвещали неизбежность перемен. В 1836 году жители Стара- и Нова-Загоры добились изгнания греческого владыки и замены его болгарином Онуфрием Поповичем — это была первая крупная победа в общенациональной борьбе за независимую болгарскую церковь; ширилось это движение и в Шумене, Видине, Самокове и других городах. В Западной Болгарии, в Нишском округе в 1833 и 1835-м, в Пиротском и Берковицком в 1836-м вспыхивают крестьянские восстания. «Болгары вполне созрели для того, чтобы быть независимыми… — писал Ламартин в „Путешествии на Восток“. — Земля, которую они населяют, быстро бы превратилась в цветущий сад, если бы не тяжелое и невыносимое иго, мешающее им обрабатывать землю с уверенностью в завтрашнем дне» [28, с. 34].