Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945

Геббельс был одним из первых нацистских лидеров, которые трезво оценили неудачи на Востоке. Уже в декабре 1941 г. он отказался от своего прежнего одобрения подхода «унтерменша» и выражал все большее беспокойство по поводу того, насколько оккупационные власти ущемляют население. С одной стороны, он встал на сторону противников Розенберга, поскольку считал министра оккупированных восточных территорий «ходячей катастрофой»; в то же время, ввиду самой природы пропаганды, которая была его занятием, Геббельс не мог не возражать против подхода Коха. «У русских полно скрытых способностей», – отмечал он в начале 1942 г. «Если бы они были по-настоящему организованы как единый народ, они, несомненно, представляли бы самую грозную опасность для Европы». В попытках запрячь советское население в немецкую колесницу Геббельс с удовольствием занялся бы любой формой интенсивной и неортодоксальной психологической войны. Однако в этом он намного опережал своих подчиненных. Это было хорошо проиллюстрировано в отчете, представленном после длительной поездки по оккупированной территории доктором Таубертом, начальником его восточного отдела, и Ойгеном Хадамовски, начальником радио «Берлин».

В отчете проявлялась откровенная враждебность к завоеванному населению. Восточные народы, гласил отчет, «обманывают нас всеми возможными способами, всякий раз, когда [немецкому] политическому лидеру не хватает инстинкта и отсутствует сеть осведомителей». По аналогии с «любимой мозолью» Гитлера, в отчете был выражен протест против выходок немецких юристов. «Местное население приговаривается к денежным штрафам в размере восьмидесяти марок вместо того, чтобы подвергаться тщательному избиению СД». Не задумываясь о том, насколько сильное влияние оказывали телесные наказания на отношение коренного населения, в этих проявлениях «дурацкой сентиментальности» оба гостя обвинили Розенберга: «OMi пока так и не удалось остановить эти и подобные тенденции берлинского административного централизма, которые в колониальных районах чреваты». Хадамовски и Тауберт одобрительно отозвались о постоянных заявлениях Коха о том, что 80 процентов украинского труда должно идти на благо рейха. «Мужчины, женщины и дети должны помогать. Если они будут препятствовать работе верхнего слоя интеллигенции, то рано или поздно он исчезнет…» Услышав, как Кох без обиняков говорит о том, что он считал «проукраинскими» взглядами своих начальников в Берлине, пропагандисты пришли к выводу, что он «славится своей резкой манерой выражения своего мнения», но в основном разделял «наши» взгляды.

Однако Хадамовски и Тауберт действовали не так открыто, как Кох. Хоть они и не одобряли деятельность людей Розенберга, они не могли смириться с «суицидальным» изложением целей Коха. У них была своя позиция: «Восточным народам должна быть предоставлена программа, ни одно из обещаний которой не может быть выполнено до достижения победы. Вместо этого эта программа должна стать для восточных народов целью, ради которой они захотят трудиться и рисковать здоровьем».

Эта часть странным образом напоминала «пересмотренные» цели Розенберга. Но пропагандисты продолжали: «[Эта программа] не должна включать никаких обещаний о государственности, как того желает OMi, потому что таким образом мы спровоцируем зарождение националистических движений во всех народах, движений, которые в данный момент существуют лишь в головах горстки представителей интеллигенции…Посему было бы безумием вводить корсеты, которые их лишь поддержат».

Таким образом, цели пропаганды сводились к призыву к «труду и обороне» для немцев, позиция, схожая с выраженной Кохом, но представленная с большим изяществом и неоднозначностью. Осуждая «плохое ощущение общественных отношений» Коха, Тауберт и Хадамовски настаивали (к чему был склонен и Розенберг) на необходимости сокрытия истинных стремлений Германии: «Если наш собственный народ не будет понимать этой теории, но будет продолжать цинично говорить о «туземцах», «полуобезьянах», «колониальной политике», «эксплуатации», «ликвидации интеллигенции», ограничении образования, закрытии университетов, подавлении художественной и культурной жизни, саботаже церквей и т. д. – тогда наша пропаганда в конечном счете будет казаться циничной и выстрелит нам в лицо».

Отчет заканчивался словами: «Мы должны говорить на двух языках».

Их предупреждения были весьма кстати: к концу 1942 г. немецкая пропаганда действительно «казалась циничной и работала против немцев» из-за разительного контраста между сладкозвучными словами, издаваемыми немецкими громкоговорителями, листовками и газетами, и суровой реальностью политики айнзацгрупп и Коха.