Захват Московии

— Да. Говорят, была встреча, где-то в горах, с немецкой стороны — Гитлер, Дениц, Роммель и Кальтенбрун-нер, а с нашей — Сталин, Молотов, Берия и Каганович. Каганович здоровый был, его для испугу взяли… Не слышали, нет? — Он нащелкал трехзначный номер на белом телефоне без диска, но с кнопками и сказал: — Эй, спите там? Пятая свободна у вас?.. Вы что, всех дворняжек с улицы сажаете?.. А третья?.. А, ничего, они его не обидят… Да, подержите, я скоро буду, — а мне бросил: — Еще раз прошу извинить, майн герр, цайт, цайт!

И спешно вышел, спрятав мешок.

А я остался думать, ошарашенный. Материалы дела?.. Свободна?.. Может, я свободен? А паспорт, бумажник, телефон? Что им вообще надо?.. И почему я не попросил этого улыбчивого полковника позвонить в германское посольство?.. Там бы подняли анкеты… Он спрашивал, из какого я фонда… Кажется, кто-то из студентов говорил, что сейчас в России опасаются всяких фондов… Может, милиция думает, что я из фонда Макартура или Сороса?.. Конечно, они Сороса не любят, Сорос говорил, что, когда рушится империя, наступает дележ остатков, и сильные берут себе брутальное брутто, а народу кидают пустое нетто, и кто начал есть, тот не остановится…

Да, хорошо было шутить на семинаре — а тут сидеть?.. Я Вас не упрекаю, не Вы меня сюда посылали… Вы, наоборот, предупреждали, что в России может случиться что угодно, ибо страна непредсказуема…

В двери возник белобрысый паренек в синейформе.

— Задержанный Буммель?

— Да, Боммель.

— Ну. Манфред? Год рождения? — Он сверился с бумажкой. — Встал, пошёл со мной.

— Кто пошёл? — Я с трудом поднялся на затёкшие ноги (тело ломило, я был словно обожжен на солнце, ли хо радило).

— Кто? Вы, кто ещё? — он посторонился, давая мне пройти. — Вперед и вниз, по ступеням.

На черной лестнице было пусто, пахло опилками и бензином. В самом низу, в подвале, у поворота в коридор, сидел человек в погонах и ел пирожок. Перед ним на бумаге лежало еще несколько. Выглядели они столь аппетитно, что я, несмотря на стресс, наверно, облизнулся — человек в погонах заметил это и, уточнив:

— Это тот немец? — указал мне на пирожки и произнёс громко, как глухому, по складам: — У-го-щай-тесь!

— О, спасибо! — Я взял один.

— И ты бери, Кроля. После того как мы эту забегаловку потрясли, они поболе мяса класть стали.

Кроля тоже взял. Жуя, он внимательно смотрел на меня.

— Что? Что такое? — спросил я (не терплю, как все европейцы, прямых долгих взглядов).

— Я вот смотрю… ты не родственник ли спортсмену Буммелю?.. Нет?.. Жаль… Ух и сильно с шестом прыгал…

— Куда в шестом?

— Ну, через перекладину… У меня брат спортом увлекается — так, для себя качается, у него в комнате плакат с Буммелем висел, так ты на него реально похож… Не родня, нет?

— Нет, нет, я Боммель, Манфред, Фредя.

— А, ну да.

Человек в погонах переложил по бумаге оставшиеся пирожки:

— Берите!

— А обед? Заказать? — спросил я.

— Куда? В камеру?

— Что за камера? — не понял я.

— А это что? — Он указал на угол стены, я заглянул — там был ряд дверей за железными решетками…

— Что это, тюрьма? — Меня обдало жаром изнутри и морозом снаружи. — Зачем? Куда я убегаю? Я не хочу! Это есть обезьянник?

Кроля, откусывая от пирожка, сказал:

— Нет, это мартышник… Посидишь немного, подождёшь Гурам Ильича, а потом он решит…

— Какого Ильича?

Что они говорят? Что они хотят сделать?

— Дайте позвонить в посольство! — Я дернулся к лестнице, но Кроля крепко схватил меня скользкой от жира рукой:

— Куда? Стоять! — и, не отпуская, дыша пирожком и глядя исподлобья, навязчиво повторил: — Сказал, подождал час-полчас, пока Майсурадзе придет и решит… Вот, возьми эти пирожки и иди. Там никого нет. Одна шлюшка и Самуил Матвеич. С ними посиди, побухти, таких у вас в Германии нету небось…

— Я не боюсь, — по инерции ответил я, хотя очень боялся. Шлюшка — тоже малоприятно — вдруг сифилис? А вот Самуил… Иудей. А они, говорят, иногда на немцев бросаются — после холокоста…

— А он опасный?

— Кто? Самуилыч? Не, тихий… Да мы права не имеем тебя выпустить, а то пустили бы — зачем ты нам тут?

Человек в погонах тоже стал успокаивать:

— Камеры чистые, новые, только что ремонт сделали… Если что — стучите! — (Эта реплика привела меня в полный ужас — «если что…»!), а Кроля взял со щита блестящий зловещий ключ и подтолкнул меня к коридору, но вдруг остановил:

— Поясок, шнурики есть?

— Зачем?

— Не положено.

— Куда не положено?

Но Кроля вместо ответа бесцеремонно задрал на мне свитер, пояса не обнаружил, нагнулся и приподнял штаны — ботинки были на цепких мохнатых цеплялках, без шнурков.

Разогнувшись, он немного смущенно объяснил:

— Нельзя, понимаешь, чтоб ремешки или шнурики… Повеситься, задушиться… В карманах есть что? — И, не дожидаясь ответа, полез в карманы, вытащил платок, ключ и нашивку. — Опаньки!.. А это что?.. Фашистский знак, гляди!

А!.. То была одна из нашивок, которыми меня снабдил Фрол.

— Это нет… не фашисты… так, игра… Фрол в кафе давал.

Они рассматривали нашивку.

— Видите, написано «Grammatik macht frei», «грамматика делает свободным»! Это такая партия… там всякие эдакие…