Захват Неаполя. Берёзы

– Э-э-эх, молодость… – вздохнул Гуго де Арси. – помнится, я тоже, вот так, разбрасывался, пока был молод и горяч… – он положил свою крепкую руку на ладонь де Леви. – Как же вы похожи на своего великого деда, вашего тезку – первого сеньора Ги де Леви, маршала де Ла Фо… – Ги улыбнулся. Сенешаль вдруг громко рассмеялся и, вытирая слезы, выступившие на его глазах, произнес. – Господи! Так граф попался, как кур в ощип! Я держу его за горло, выставив большой гарнизон в крепости Саверден, что на севере графства, а вы, мой дорогой де Леви, держите его за задницу, завладев Монсегюром и отрезав пути в Арагон! Ха-ха-ха! Господи, как же он влип, косоглазый губошлеп!!!..

Ги не смог удержать и прыснул от смеха. Гуго вытер слезы, его лицо раскраснелось от смеха и веселого настроения. Он подмигнул рыцарю и заговорщицким тоном произнес:

– Знаете, откуда у него прозвище «косоглазый», на которое он страшно обижается?.. Нет?! Ну, так я вам расскажу… – сенешаль снова разлил вино и сказал. – Было это давно, уже лет пятнадцать назад. – Так вот, на одном из турниров, проводимых королем Кастилии, Господь свел меня в пешем поединке с графом. Клянусь спасением души, что не хотел, но, я так треснул его по башке своей турнирной палицей. Бедняга окосел на один глаз! Крику-то было, Господи! Слов нет, чтобы передать, как все кудахтали и скакали над ним! А он, сиротка, лежит на траве, пол-лица – один сплошной синяк, глаз заплыл, а другой смотрит как-то странно – навыверт и, – Гуго изобразил на лице некое подобие пародии, – губищами своими так – шлеп, шлеп. Губошлеп короче!

Они дружно рассмеялись, чокнулись кубками и выпили…

Южный Фуа. Район пещер Сабарте. 1 апреля 1267г.

Почти полвека он носился по горам и прятался в пещерах, словно дикий и бешеный волк, затравленный и офлажкованный безжалостными охотниками. Как и предрекал покойный Бертран де Марти, сокровища Монсегюра жгли умы и бередили сердца католиков, швырявших сотни воинов, агентов и следопытов на их поиски, перекопавших почти все подземелья Монсегюра, пытавших и допрашивавших всех, кто мог, хотя бы краем, быть посвящен в эту сокровенную тайну.

Рожэ устал, устал, прежде всего, от неопределенности, преследовавшей его с момента оставления Монсегюра, от сомнений, закрадывавшихся в его душу, словно холодные противные змеи, от того, что весь мир, казалось, наплевал на его существование, сосредоточившись не на нем, а на поиске сокровищ.

Длительные посты и ночные сидения в тишине, способствовавшие его умиротворению, уже не помогали ему и не приносили успокоения и расслабления в душе, наоборот, они стали раздражать его, ведь в тиши медитации он слышал не голоса родных и близких ему людей, не лицо своего отца или Бертрана де Марти, а мерзкие выкрики погони, лица врагов, отблески костров инквизиции, сужавших кольцо безжалостной смерти вокруг него и горстки фанатиков, преданных вере.

Старые воины уходили на тот свет, оставляя после себя лишь гнетущую и зияющую пустоту, и без того узкий круг посвященных редел, сжимаясь до жалкой горстки почти полностью отчаявшихся, но еще не сдавшихся хранителей.

Новый год, словно издеваясь, начался с того, что сразу трое из его верных и проверенных спутников попались в лапы безжалостной инквизиции и были сожжены на, как они высокопарно и цинично называли сожжение, Огне искупления и очищения.

Рожэ, повинуясь инстинкту сохранения жизни, вот уже три года, как перебрался из замка Юссон в район пещер Сабарте, превратившись в загнанного и остервеневшего зверя. Людей, которым он был способен довериться, толком не было, а всевозможные проходимцы и откровенно недалекие личности, подавшие в поле его зрения или влияния, думали лишь о сиюминутной выгоде, нежели о торжестве катарской веры.

Местные жители, хотя в душе и поддерживали их, но все чаще и чаще отказывали в помощи, опасаясь преследований со стороны новых и крайне свирепых властей, наводнивших Пиренеи после покорения Монсегюра. О том, чтобы обратиться к графу де Фуа и речи быть не могло – тот и сам едва держался на своем хилом и шатком троне только благодаря снисходительности и христианской натуре Людовика Французского, ценившего мир превыше всего на свете и не желавшего никаких войн, кроме тех, что велись с мусульманами Палестины и Египта.

Наконец, он решился на страшный акт. Естественно, этот трудный шаг не пришел к нему в голову просто так, Рожэ долго думал, прежде чем решился на это.

Слухи, что на Востоке появился страшный черный порошок, способный валить стены и башни городов и крепостей, пробивать в горах проходы и убивать всех, независимо от их веры и совести, заинтересовал пытливый ум катара.

Неведомые и ужасные монголы, покорившие русские королевства, всю Азию и сровнявшие Венгрию и половину Польши с землей, частенько применяли его в бою, что только подтверждало правду о зловещем порошке и усиливало желание заполучить его любой ценой.