Захват Неаполя. Скала Роз

– Да, уж! Я бы так не сказал! Венгрия до сих пор опустошена и лежит в руинах, Польшу трясет, как припадочную, а от Чехии осталось одно название…

– А теперь, мессир, представьте, что сталось с моей родиной, что стало с соседней Русью. Ничего, только головешки и развалины, кругом пустошь и разруха… – Мишель снова перекрестился. – Царствие им всем Небесное. Я рос обычным мальчишкой-баловнем, меня даже исправно секли розгами монахи, когда я чересчур выходил из рамок приличия. Я бегал, плавал, учил греческий, латынь и местные наречия, стрелял из лука, махал деревянным мечом, лазал по деревьям в поисках фруктов или дикого меда. В общем, рос обычным мальчиком, отличаясь от своих сверстников разве что более красивыми одеждами, да сапожками. Годам к тринадцати-четырнадцати я стал заглядываться на дворовых девок, дочек местных воинов, ловил их смущенные взгляды и видел, как высоко вздымается под сарафанами их девичьи груди. Отец, понимая, что я становлюсь мужчиной, не сильно трепал мои уши и позволял, ох, частенько позволял задирать им юбки на сеновалах, в амбарах или полутемных комнатах нашего деревянного дома. Я познал любовь. Сначала, она казалась мне трепетной, словно легкая пыльца одуванчика, потом, получив первый опыт утех, она стала казаться мне чем-то грязным и стыдливым, как словно воровство из лавки посреди ярмарки. Матушка, царствие ей Небесное, грустно качала головой и твердила, что это не любовь, а блуд коснулся меня своими грязными крыльями. Я ничего не понимал в ее словах, но свято верил, что любовь чистая, красивая и невесомая, найдет и меня, молодого и глупого барчука. А любовь, как ей не стыдно, не торопилась искать меня, решив отложить свое дело до самого неожиданного момента в моей жизни. Скажу я вам, синьор, – Мишель грустно посмотрел на рыцаря. – Любовь, словно кистень безжалостного разбойника, бьет сразу, точно и оглушительно, ломая спину, разбивая голову и перемалывая тебя до последней косточки, словно ты попадаешь в жернова огромной мельницы. Но, скажу я вам, это такое приятное ощущение… – он украдкой вытер слезинку, набежавшую в уголке глаза. – Простите, соринка в глаз попала. Так вот, когда мне исполнилось шестнадцать лет, я уже был умелым лучником и грамотным воином, на ваш манер, я стал рыцарем. Отец поручил мне командовать своей легкой конницей. И вот, однажды, к нашему городку стали прибывать толпы беженцев. Много повозок, запряженных волами и лошадьми, тащили добро и пожитки всех местных жителей. Вы не поверите, даже дикие лесные племена, язык которых отдаленно напоминает венгерский, правда, уже испорченный, и те примчались к нам и стали молить о спасении. Мой отец, прекрасно помня Калку, отправился в Булгар со всем отрядом, правда, не очень большим, всадников четыреста, не больше, правда, все в броне. Меня же, как своего единственного сына, братья мои умерли в младенчестве, а старшую сестру выдали замуж и отправили куда-то далеко на северо-запад Руси, отец назначил командиром обороны городка. Он вверил мне всех легких конников, да ополченцев, большинство из которых были забитые крестьяне, да лучники из диких племен мокши и мордвы, которым я, по чести сказать, не доверял.

– Какие, говоришь, племена? – Ги даже привстал от удивления, настолько рассказ русича захватил его.

– А-а-а, вы удивились! Мокша и мордва, да еще черемисы и остальные, всех не упомнишь… – русич махнул рукой. – Добрые и наивные люди. Живут в лесах, молятся своим богам, большинство из которых связано с лесом и его живностью. У них, к примеру, медведь считается одним из главных божеств, а уж сколько сказок о нем рассказывали, всех и не упомнишь. Он и добрый, и злой, и глупый. И доверчивый, и жадны, и щедрый, одновременно! Ну, да ладно об этом. Остался я, значит, командовать городком. Хожу, напустив на себя свирепый, как мне казалось, вид, а у самого поджилки трясутся от страха и ответственности за жизни горожан и беженцев. Ответственность за чужие жизни, я вам скажу честно, страшнее любого страха. Со страхом еще можно бороться, а вот что делать, когда на тебе висят чужие живые души, ждущие от тебя помощи, спасения и верящие, что ты обязательно им поможешь. Старые воины из пришлых, помнившие Калку и оставленные со мной отцом, подбадривали меня и давали верные советы, особенно в том, что касалось обороны. От отца не было никаких вестей уже с месяц, когда в ворота городка постучалась очередная группа беженцев. Стражники доложили мне, я приказал открывать ворота и вышел встречать их, не ведая, что иду встречать свою любовь…

Мишель опустил голову и зарылся руками в светло-русые, словно пшеничные, волосы. Он плакал, не скрывая своих чувств от Ги де Леви, ему не было стыдно за проявление слабости, просто его душа, сжатая в тисках пустой и бессмысленной жизни наемника без родины и племени, рвалась наружу, презирая чужие взгляды и слова, которые могут быть сказаны.

– Я вышел к воротам крепости и увидел ее… – голос Мишеля задрожал. – Это были беженцы из Булгара…