Заклятие сатаны

На той неделе я писал о читателях, которым трудно отличить правду от вымысла и поэтому они частенько приписывают автору мысли или чувства его персонажей. Приведу наглядный пример. Я наткнулся на сайт с цитатами самых разных авторов и на странице «Высказывания Умберто Эко» прочел следующее: «Итальянцы коварны, лживы, подлы, они предатели, предпочитают кинжалы честным дуэлям, предпочитают яды лекарствам, ускользчивы в переговорах и верны только одному принципу – принципу двурушничества»[573]. Здесь, несомненно, есть доля правды, но все же это стереотип, веками кочевавший по зарубежной литературе. Слова принадлежат персонажу романа «Пражское кладбище», который на протяжении нескольких страниц только и делает, что разбрасывается расистскими заявлениями, понося весь мир с помощью самых избитых клише. Обещаю сделать все возможное, чтобы моих героев нельзя было обвинить в банальности, еще не хватало, чтобы мне однажды приписали философское изречение из разряда «мама у каждого своя».

Я сейчас как раз читаю колонку Эудженио Скальфари в последнем выпуске L’Espresso, где он развивает тему моей предыдущей «картонки». Скальфари согласен, что бывают люди, принимающие вымысел за чистую монету, но полагает (и полагает, что я полагаю), что художественный вымысел может быть истиннее истины, влиять на самоидентификацию и оценку исторических событий, развивать восприятие и так далее. С такой точкой зрения можно только согласиться, кто бы спорил.

Этим дело не ограничивается. Художественный вымысел оказывает и эстетическое влияние: хотя читатель знает, что мадам Бовари никогда не существовала в действительности, он все равно наслаждается многогранностью созданного Флобером образа. Однако именно категория «эстетического» выводит нас на полярную ей категорию «алетического» (то есть «истинного», как его понимают логики, ученые или судьи, которым предстоит определить, насколько правдивы показания свидетеля). Две категории диаметрально противоположны друг другу, ведь если судья расчувствуется, услышав эстетически безупречную ложь подсудимого, – это катастрофа. Я же обращался к алетической категории и в своих размышлениях отталкивался от темы лжи и обманчивости. Лосьон, который, по словам Ванны Марки[574], обеспечит вас роскошной шевелюрой, – это ложь? Ложь. Встреча дона Аббондио с двумя головорезами – это ложь? С алетической точки зрения ложь, но ведь автор не говорит нам, что его текст правдив, он притворяется, что это правда, и ждет, чтобы читатели ему подыграли. От нас ему нужна, если воспользоваться термином Кольриджа, «приостановка неверия».

Скальфари приводит в пример «Страдания юного Вертера» и всех тех юношей и девушек, которые совершили самоубийство, отождествляя себя с главным героем. Принимали ли они роман за правду? Может, и нет, как и мы знаем, что Эмма Бовари – плод фантазии автора, однако ее судьба трогает нас до слез. Даже осознавая, что перед нами вымысел, мы можем идентифицировать себя с персонажем.

Мы догадываемся, что Эмма Бовари – вымышленный персонаж, однако в нем воплотились судьбы реальных женщин, и у нас с ней тоже может оказаться что-то общее, мы извлекаем урок из ее истории, познаем жизнь и самих себя. Древние греки верили, что злоключения Эдипа – быль, и его судьба служила поводом поразмыслить о злом роке. Фрейд знал, что Эдипа не существовало, тем не менее анализировал миф и делал выводы о работе подсознания.

Что же происходит с читателями, о которых я говорил? С теми, что не отличают вымысел от реальности? В их случае не приходится говорить об эстетическом воздействии, поскольку они так самозабвенно верят всему описываемому в книге, что ее качество их уже не заботит, они не извлекают никаких уроков и не отождествляют себя с героями. Я бы назвал это явление «художественным дефицитом», такие читатели неспособны на «приостановку легковерия». А раз их куда больше, чем нам кажется, стоит уделить им внимание, ведь мы знаем, что все остальные эстетические и нравственные вопросы этой категории людей недоступны.

2011

Три заметки о добродетели

Инвестиции. Всех нас привело в негодование известие, что один господин заплатил ндрангете[575] двести тысяч евро, чтобы гарантировать себе на выборах четыре, кажется, тысячи голосов. Конечно же, такое поведение неприемлемо. Однако все обошли вниманием три важные проблемы. Проблема первая: откуда у этого господина двести тысяч евро (это, на минуточку, четыреста миллионов в пересчете на лиры)? Допустим, он их заработал потом и кровью. Проблема вторая: почему за членство в региональном совете он выложил сумму, практически равную пятнадцати годовым зарплатам простого служащего? Даже если у него были накопления, на что бы он жил весь первый год, раз все сбережения уже истрачены? Возможно, на новой должности он мог заработать куда больше, чем двести тысяч евро.