Заклятие сатаны

Но попробуем предположить, что премьер-министр не тратил на своих гостей государственное добро. Да, у себя дома можно делать все что угодно. Однако это верно для банкира, врача или состоящего в профсоюзе рабочего, но если становится известно, что политик дома занимается чем-то не подобающим его статусу, избежать скандала практически невозможно. Джону Профьюмо и Гэри Харту[629] достаточно было связи с одной-единственной женщиной (по одной на каждого), чтобы разрушить карьеру. Если же женщин много и их возят на вечеринку на автобусе, нельзя помешать появлению шуток о Рубигейт даже в корейских газетах или на тунисском телевидении (проверьте в интернете).

Кое-кто из защитников премьер-министра скажет, что все это происходит потому, что пуритане подсмотрели за частным лицом в замочную скважину и раструбили за рубежом о его предполагаемых проделках. Но начал-то как раз товаропотребитель, когда пошел на день рождения Ноэми и когда побеспокоил полицейский участок, чтобы освободить Руби. Это действия публичные. И когда глава правительства оправдывается, говоря, что искренне верил тому, будто Руби – племянница Мубарака, ведь она сама ему об этом сказала (как поверил ей, когда она сказала, что совершеннолетняя), то, очевидно, за рубежом со смеху помирают, потому что это очень карикатурно: человек, который отвечает за всю страну, принимает за чистую монету то, что говорит ему какая-то профурсетка.

2011

«Гауно!»

Все заметили, что, покинув пост премьер-министра, Берлускони перестал появляться на первых страниц газет. И не потому, что он так решил. Вот он прекрасно съездил в гости к другу Путину, будто президент Ротари-клуба государства Вануату; прекрасно спустился с вертолета с новыми девицами, а люди подумали, что это его личное дело. И его рейтинг в опросах начал неумолимо падать.

Теперь, когда он объявил о своем возвращении, он снова завоевал себе место на первых страницах. Заметьте, неважно, вернется он в политику или нет, известно, как виртуозно меняет он свое мнение; однако сегодня он здесь, он улыбается нам на каждом углу.

Берлускони, этого не отнять, гений рекламы, и один из принципов, которым он руководствуется: «Говорите обо мне, пусть плохо, но говорите». Впрочем, это техника всех эксгибиционистов: конечно, возмутительно спустить штаны и предъявить свой половой аппарат у входа в лицей, где учатся одни девочки, но тому, кто так сделает, первая полоса обеспечена – а некоторые ради нее даже становятся серийными убийцами. Так что можно предположить, что часть (я говорю про часть, но весьма существенную) харизмы Берлускони для многих избирателей зависела не столько или не только от того, что он говорил или делал, но от того постоянства, с которым его оппоненты в качестве критики неизменно помещали его на обложку. Как вести себя с ним (я говорю это не для его сторонников, а для тех, кто считает его несчастьем для нашей слабой республики) ввиду грядущих выборов?

Семейное предание, многократно рассказанное мне, гласит, что едва начав говорить, после слов «мама», «папа» и «баба» в один прекрасный день я принялся кричать «гауно!», произнося «У» на французский манер вроде «Ю», как в наших северных диалектах, – звук, невозможный в нижней части сапога. Как я придумал это выражение, совершенно неизвестное лексикографам, понятно не до конца; возможно, я услышал, как ругаются строители, работавшие в доме напротив, за которыми я с восхищением наблюдал с балкона. Бесспорно одно: упреки, подзатыльники, окрики – все было напрасно. Я беспрерывно повторял «гауно!», все более довольный тем вниманием, которое мне доставалось.

Пока не разразился скандал. Однажды в воскресенье, ровно в полдень, мама держала меня на руках в городском соборе, и как раз, когда зазвенел колокольчик (в этот момент в храме так тихо, что слышно, как муха пролетит), ободренный этим внезапным гробовым молчанием, я потянулся к алтарю и что есть мочи закричал: «Гауно!»

Похоже, что на мгновение священник прервал евхаристическую молитву, и каменные взгляды прихожан обратились в сторону моей бедной матери, которая, вспыхнув от стыда, покидала святое место.

Очевидно, что назрела необходимость решить вопрос кардинально, и решение было торжественно найдено. В последующие дни я кричал: «Гауно!», а мама делала вид, что не слышит. Я настаивал: «Мама, гауно!», а она отвечала (продолжая взбивать подушки): «Ах, да?» Я орал: «Гауно!», а мама сообщала отцу, что вечером к нам придут в гости сестры Фаччо.

В общем, любезные мои читатели, вы уже догадались, как развивались дальше события: раздосадованный отсутствием какого-либо ответа, я перестал говорить «гауно!» и занялся изучением лексики более богатой и сложной, используя ее ore rotundo[630] к превеликому удовольствию моих родителей, которые умилялись, что ребенок – почти академик.