Заклятие сатаны

Кого считать героем? Если мы будем придерживаться теории Томаса Карлейля[320], герой – это любой великий человек с яркой харизмой, который оставил след в истории, и в этом смысле героями являются как Шекспир, так и Наполеон, независимо от того, что, возможно, они были (absit iniuria[321]) из робкого десятка. Но идеи Карлейля осудили сначала Толстой, а позднее историки-материалисты, которые придавали меньше значения великим событиям прошлого, а изучали прежде всего экономические и социальные явления, или общественные силы. Если же мы заглянем в словари и энциклопедии, мы узнаем, что герой – это мужественный, бесстрашный человек, который, рискуя своей жизнью, совершает смелые, необычные по своей храбрости поступки, помогая другим. Героем был Сальво д’Аквисто[322]: никто не требовал от него брать на себя вину и выходить вперед перед расстрельной командой, чтобы спасти жителей городка; однако он сделал это сверх своего долга и погиб. Чтобы стать героем, не нужно быть солдатом или полководцем: герой тот, кто ценой своей жизни спасает тонущего ребенка или товарища в шахте или бросает спокойную работу в больнице у себя на родине и, рискуя собой, едет в Африку лечить больных лихорадкой Эбола. С другой стороны, кажется, тот же Джакомацци в своем интервью после возвращения сказал: «Не называйте меня героем, надо вспомнить о тех, кого больше нет с нами». Разумный способ избежать медийной канонизации.

Почему же человека, безусловно обладающего мужеством и хладнокровием, который просто выполняет свой долг, мы называем героем? Брехт говорил нам (в «Жизни Галилея») о том, что несчастна та страна, которая нуждается в героях[323]. Почему несчастна? Значит, ей не хватает нормальных людей, которые делали бы свое дело честно, без воровства или уклонения от своих прямых обязанностей, и делали бы его (пусть это звучит тривиально) «с профессионализмом». Когда нет нормальных граждан, страна отчаянно начинает искать героев и раздавать золотые медали направо и налево.

Выходит, несчастная страна – та, где люди, не понимая, в чем состоит их долг, отчаянно ищут себе вождя, которого можно наделить харизмой и который будет отдавать им приказы, что делать. А это, если я правильно помню, идея, выраженная Гитлером в Mein Kampf.

2015

Время и история

Если вы не любите телевизионный trash, необязательно проводить вечера за игрой в рамс. Можно посмотреть канал RAI Storia, лучший телеканал RAI, рекомендуемый в первую очередь молодежи, чтобы не забывать, кем мы были. Передача, которую я смотрю почти каждый вечер, – это «Время и история» с ведущим Массимо Бернардини[324]. Было бы неплохо сократить заставку (от ее начала до начала передачи есть время, чтобы заварить чай), тем не менее горячо рекомендую.

Недавний выпуск был посвящен воспитанию детей и молодежи в годы фашизма (GIL, дети волка, маленькие итальянки, ликторские состязания, школьные учебники и так далее)[325]. В какой-то момент возник вопрос: насколько тоталитарное воспитание целого поколения повлияло на характер итальянцев? Естественно, вспомнилось замечание Пазолини о том, что национальный характер в большей степени претерпел изменения в послевоенный период, в эпоху экономического чуда, чем в годы диктатуры. Затем состоялась беседа Бернардини с историком Алессандрой Тарквини[326], но они в основном вели речь о влиянии фашизма, а не эпохи неокапитализма.

Конечно (не считая неофашистских экстремистов), что-то от фашистского наследия осталось в национальном характере и может проявляться когда угодно: например, расизм, гомофобия, скрытый сексизм, антикоммунизм и предпочтение правых, – но в целом эти взгляды были и в дофашистской Италии. Я считаю тем не менее, что прав Пазолини: национальный характер испытал сильное влияние идеологии потребления, стремления к экономической либерализации, телевидения, в конце концов. И не стоит пенять на Берлускони, он в любом случае был сыном, а не отцом этой идеологии, которая началась, по-видимому, с жевательной резинки освободителей, с плана Маршалла, с экономического бума пятидесятых.