Заклинатель змей

— Слыхал о булгарах. Известный народ. Но почему ты один, как сюда попал?

— В наемной охране при хорезмийских купцах. Хочешь выпить? Пойдем.

Пьянчуга и есть.

— Нет. Я уже выпил чашу. Хватит.

— Верно, хватит. — Нет, видать, не совсем пьянчуга. — Ты еще молодой.

— Скоро назад?

— Не знаю.

Местный житель, — если, конечно, не считать огнепоклонника-цирюльника, — тот бы сказал: "Бог весть". Человек не имеет права знать и даже — не знать. Им распоряжается аллах. А приезжий говорит: "Не знаю". Слишком смело! Я. Человек. Не знаю. Еще один бунтарь.

***

Трудно сразу распознать человека. Если, конечно, он с ходу не кинется на тебя с ножом. Этот синеглазый булгарин с виду резок и груб, опасен, а на самом-то деле, похоже, неглуп и даже добродушен.

Так и с другими народами, племенами.

— Чтобы вникнуть в чужую мысль, — говорил шейх Назир, — мало перевести ее с одного языка на другой. Надо знать историю народа, быт и круг представлений. Стараться его понять. Нелегко, но надо понять, если хочешь жить с ним в мире.

***

"О чем должен думать человек, возвращаясь из бани домой? Не запылить бы только что вымытых ног. Скорей бы дойти, поесть. Прилечь, отдохнуть.

Нет, пожалуй, дело не в вине. Тому, кто не может и не хочет думать, влей хоть бочку — ничто не мелькнет, не блеснет в башке. Наоборот, даже то убогое подобие мыслеи, каким он пользуется ежечасно, заглохнет.

Всему виной — мой беспокойный разум. Не будь его — жил бы я себе припеваючи в родном Нишапуре, учил детей бессмысленным молитвам, читал и толковал коран — и получал плату в виде бараньих туш и мешков с зерном.

Совсем ни к чему человеку ум и одаренность. Он лишь навлекает ими на себя всеобщую неприязнь. Как, скажем, трехголовый верблюд, урод. Зайду-ка я в здешнее медресе, поговорю с учеными, — может, найдется место на случай, когда Абу-Тахир сменит милость на гнев".

Это кто, нелепый, нескладный, мечется у входа в медресе? Ужели дворецкий Юнус? Очень похож. Но зачем он здесь? С ним еще какой-то человек. Тот неподвижен, спокоен. Завидев Омара, дворецкий Юнус юркнул за столп огромного портала.

Омар насторожился: "Нет, не стану я заходить туда, где снует негодный Юнус".

— Здравствуйте, уважаемый товарищ по ремеслу! — с грустной усмешкой поклонился Омару румяный сдобный человек.

"Товарищ?" Омар с недоумением взглянул на его одежду — яркую, пеструю, какую носят преуспевающие торговцы. Но все же он доволен, что встретился с одним из местных ученых.

— Я счастлив видеть вас, дорогой собрат, — проникновенно и тихо продолжал самаркандец, упитанный, гладкий, точно рабыня для утех. — Меня зовут Зубейр. Я тоже занимаюсь математикой. Вернее, занимался. Теперь, с вашим приездом, видно, придется бросить ее. Говорят, вы пишете трактат по алгебре?

Он заметно пьян. В уголках губ запеклась какая-то бурая дрянь. Под глазами мешки, но в глазах — внимательность, осторожность и приветливость.

— Пишу, — ответил коротко Омар.

— Но разве в книге Хорезми мы находим не все, что касается алгебры?

— Не все.

— О! — воскликнул Зубейр, удивленный его смелостью. — Абу-Камиль?..

— Абу-Камиль, на мой взгляд, превзошел Хорезми. У него более развито алгебраическое исчисление, приведено обширное собрание примеров. Но, к сожалению, они ограничены лишь линейными и квадратными уравнениями.

— Аль-Махани?

— Да. Он включил в круг своих занятий кубические уравнения. Но и Аль-Махани не сумел решить задачу Архимеда о делении данного шара плоскостью на сегменты с данным отношением объемов.

— Ибн Аль-Хайсам?

— Он…

— Аль-Кухи?

— Это…

— Абуль-Джуд?

— Все далеки от полноты.

Потрясенный Зубейр начал трезветь. Втянув голову в плечи, потер виски ладонями и, не отрывая их от висков, как бы выражая этим ужас, уставился снизу вверх на Хайяма:

— Не слишком ли дерзко… я бы сказал — самонадеянно, даже хвастливо, звучит подобное заявление в устах молодого, еще никому не известного ученого? Вы покушаетесь…

— Но ведь наука не может стоять на месте, — смущенно сказал Омар. — Кто-то должен продолжать начатое другими и открывать новое. А? Известность же мне не нужна. Я хочу знать истину, и только.

Зубейр уронил ладони:

— Истину? (Зачем она тебе, сопляк ты этакий?) Аристотель, Эвклид, Аполлоний…

Омар поскучнел, махнул рукой. О чем и зачем говорить с такими? Ишь, ловкач! Запомнил несколько громких имен и, совершенно не зная, что за ними, пытается пустить пыль в глаза. Не на того напал. Морочь других. Он никогда не зайдет в их медресе. Неужели нет в Самарканде настоящих ученых? Ну, положим, старых истребили, разогнали, — должна же быть пытливая молодежь, где-то здесь живут математики, непохожие на преуспевающих торговцев?

Они, конечно, есть. И он их найдет.

— Прощайте. Некогда. Надо работать.

— Нет, что вы! Зайдемте. Отведайте нашего хлеба.

— Спасибо. В другой раз…

— Хм! От кого тут пахнет вином? — принюхался Зубейр.

Это было сделано так неожиданно и так неумело, грубо-неуклюже, что Омар чуть не прыснул. Но, сообразив, зачем, с какой целью это сделано, он сразу утратил охоту смеяться.