Заклинатель змей

— От меня, — смиренно ответил Хайям, зеленый от злобы. — Что поделаешь? От одних пахнет вином, от других… — он произнес в рифму известное слово. Вот так, собрат, товарищ по ремеслу.

Общаясь с дураком, не оберешься срама,

Поэтому совет ты выслушай Хайяма:

Яд, мудрецом предложенный, прими,-

Из рук же дурака не принимай бальзама. Бедный Омар Хайям еще не знает, что есть негодяи похуже Зубейра. Но, даст бог, со временем узнает…

— Ну, как? — взволнованно спросил Юнус, когда Омар удалился, — дворецкий прятался во дворе медресе.

— Как, растак, разэтак! — накинулся Зубейр. — Гнус ты несчастный! Почему убежал? — И сдержавшись:- Плохо наше дело, брат. Умен, проклятый. Эх! Раз уж он выпил, как ты говоришь, у муга чашу вина, значит, этим не брезгует. Затащить бы в келью, упоить — и натравить мухтасиба. Срам! Судья наутро же выгнал бы его на улицу.

— Мы-то сами… не ахти какие трезвые.

— Зато — доносчики. Давно известно: вера доносчику. А нетрезвые… что из того? Выпей ты хоть целый хум вина, хоть захлебнись, в него свалившись, — кому от этого хорошо иль худо? Ты нуль. Омар же Хайям — единица. Вот ты, например: даже сомлел от удовольствия, когда узнал, что выпил с устатку Хайям. И тебе, конечно, и в голову не приходит, что сам — сплошь ошибка, неудача природы. Скажи, чем досадил Омар Хайям ничтожному дворецкому Юнусу? Ничем. Ты просто завидуешь ему. Его уму, его красоте.

— Ну, ну!

— А, ты возмущен? Видишь. Ты, олух, не способен даже понять, отчего недоброжелателен к нему.

— Себя бичуешь! — прошипел Юнус. — Разумеешь?

— Разумею, — буркнул Зубейр. — Омар Хайям, Омар Хайям! Что нам делать с тобою? Юнус:

— Ума не приложу! Я подкинул жабу в жилье, чтоб напугать, — и только доставил ему удовольствие. Наблюдает, смеется, собачий сын.

— Природовед.

— Надо было кобру подкинуть.

— Он бы заставил ее ловить мышей. Слушай, ты сам — не лучше кобры. Ты носишь еду — можешь его отравить.

— Что ты, господь с тобою! У меня — жена, дети. Я жить хочу.

— Жить? Стой! — Зубейра затрясло, как в лихорадке. Дурак-то дурак, но не совсем он дурак. — Пусть пишет свой трактат. Ты ему пока не мешай. Напишет — украдешь и мне отдашь. Я тебе хорошо заплачу.

— Триста… Триста пятьдесят золотых динаров.

— Будут.

Алгебра, алгебра, алгебра!

Альмукабала.

Пиши, любезный. Пиши свой трактат…

Но Омару не хотелось писать. В голове пусто. Он перелистал рукопись и бросил ее. "Перенести вычитаемые члены уравнения в другую его часть, где они становятся прибавляемыми"… "Взаимно уничтожить равные члены в обеих частях уравнения"… "Коэффициент при старшем члене уравнения приводится к единице"… Чепуха! Детский лепет. Пока что ничего примечательного. Все это есть у его — предшественников. Но и без них, этих простых задач, трактат будет неполным, поскольку он должен служить повседневным руководством в спорных делах.

Самое сложное — впереди. Он вплотную подступил к третьему разделу трактата. В голове четко обозначилась цель: построение корней нормальных форм уравнений третьей степени.

Но ему не хватало живых примеров, — как человеку, засидевшемуся в наглухо закрытой комнате, не хватает свежего воздуха.

Омар сказал об этом судье.

— Понимаю, — кивнул Абу-Тахир. — Что ж. Поедешь завтра со мною за город. Побываешь в садах, в полях. Наберешь, — усмехнулся он с горечью, — столько живых примеров, что хватит на десять трактатов.

— Хорошо. И еще: Али Джафар просит нанять ему в помощь двух-трех работников. Ему одному не управиться к зиме с дровами.

Абу-Тахир внимательно пригляделся к нему:

— А мог бы. Ну, ладно. Скажу дворецкому, наймет.

***

Вернувшись к себе, Омар обнаружил девушку с открытым лицом. Служанке это не возбраняется. Она занималась уборкой. Ясное личико, простое и чем-то родное. Чем-то очень отдаленно напоминающее лицо Ферузэ. Он и внимание обратил на нее потому, что заметил какое-то сходство с Ферузэ. Ах, Ферузэ! Неужели она будет преследовать его всю жизнь? Наверно, Ферузэ в юности была такой же незатейливо-хорошенькой, милой. Была. Он помнит.

Но Ферузэ — крупнее, дороднее, а эта — совсем уж крохотна. И рост маленький, и рот, и носик; ручки, ножки — вовсе детские. Только глаза — большие, золотистокарие, с каким-то особенным разрезом. И взгляд — взрослый, серьезный. Даже какой-то больной. Будто она сейчас закричит. Поэтому трудно понять, сколько ей лет: может, двенадцать, а может, и все восемнадцать.

Все женщины, которых знал Омар, были старше его. Видно, потому он так рано повзрослел.

— Как тебя зовут?

— Рейхан.

…Отбивалась она не слишком упорно. Похоже, он тоже пришелся ей по душе. И вдруг оттолкнула его, произнесла лихорадочным шепотом:

— Дашь золотой — приду к тебе ночью…

— Золотой? — Он выпустил ее из рук. — Зачем тебе золотой? — спросил он удивленно.

— Как зачем? — удивилась она в свою очередь. — Всегда пригодится. Жалко? Или денег нет?