Заклинатель змей. Башня молчания

- Осмелюсь сказать - нисколько! - жестко уточнил Муаид. - Разве он не предал вас два года назад? Человек с гордым сердцем не должен это терпеть. Самый раз напомнить о себе. Знайте, песенка нашего брата спета. Беспутной Зохре больше нет, ее сына Махмуда - тоже, мир их праху. Султаном, по воле аллаха, будет провозглашен Баркъярук, законный царский наследник. И визирем при нем должен быть кто? - Муаид говорил задыхаясь, видать, он с трудом соблюдал нужную благопристойность в словах. Тогда как ему хотелось просто схватить Омара за шиворот и приказать: «Делай то, а того не делай, иначе шею сверну». - Так что, - голос его зазвучал угрожающе, - не вздумайте кричать на Совете знатных за брата нашего Изза, извольте кричать за самого достойного из наследников нашего великого отца. Разумеете? Если не хотите прогадать.

Э, как они боятся прогадать! Никакой урок им не впрок. Государство будет доживать последние минуты, секунды - все равно, вцепившись друг другу в глотки в кровавой грызне за власть, не разомкнут они скрюченных пальцев. Так и рухнут в глубь преисподней вместе с вдрызг развалившимся царством.

И только сейчас осенила Омара догадка, почему он не может жить среди них.

Собственно, он давно уже знал, почему. Но знал, так сказать изнутри, больше чувством, чем рассудком. Видел их и себя снизу, а не сверху. Теперь его мысли об отношениях с дворцом приобрели некую стройность.

Человек из народа, из самых его глубин, он относился ко всем - пастухам и царям, как равным себе, говорил со всеми на одном языке, никого не унижая и никому не угождая, отличая людей лишь по уму и умению.

Но эти дети - сперва царевичи, а потом уже дети. Сами по себе, как дети, как люди, они никому не нужны. Они - приложение к своему званию. Как любой обыватель-стяжатель всего лишь приложение к собственному имени. Но как царевичи - о, сколько надежд скольких людей связано с ними!

Поскольку все трое - от разных матерей, то за каждым царевичем - род его матери, его дяди, тети, двоюродные братья и сестры, толпа жадных родичей, их воинов, слуг, прихлебателей, целая клика, что спит и видит во сне золото, бархат, почет и почести. И всем им надо угождать, если не хочешь нажить в них врагов.

Изз аль-Мульк, Муаид аль-Мульк - дети царедворца, искушенного в интригах. Они - как хищные рыбы в мутной воде, эта вода - их среда. Если же Омар вновь нырнет в грязный поток, он очень скоро погибнет. Он чужой среди них, и вечно будет для них чужим.

- Ни за кого я не стану кричать, - хмуро сказал Омар. - И на Совет не пойду...

- Что ты?! Опомнись. - С Муаида тут же слетела спесь. - Теперь ты - видный у нас человек. Жизнь и смерть царевичей держал в своих руках. Отныне слово твое имеет огромный вес.

«Эмир поэтов» - сладостно:

- Воистину!

Вот у кого тонкий нюх - сразу учуял, откуда и куда дует ветер, кого бросить, к кому пристать.

- Поможешь - озолочу, - пообещал Муаид.

- До первой встряски, - усмехнулся Омар. - Затем - обдерешь. Слушай, самый достойный из наследников великого Низама аль-Мулька. У тебя есть еще брат, Тадж аль-Мульк. И двоюродный брат, Шихаб уль-Ислам. И все вы вправе метить на эту должность. Верно?

- Верно, - потемнел Муаид.

- Так вот, знайте, мне совершенно все равно, кто из вас будет визирем. Совершенно! Я человек незнатный. Лекарь, поэт и прочее. Заболеешь - смогу помочь. Могу по звездам предсказать твою судьбу, - я с этим замечательно справляюсь, спроси у нишапурского купца Музафара. Могу на дутаре тебе сыграть. Ячменной водкой угостить. А в остальном... не впутывайте меня в ваши дела. Я еду домой, в Нишапур.

Он внезапно и остро, как боль в сердце, ощутил тоску по своему пустому, но чистому дому, по его, лишь ему понятному, доброму уюту, тишине, по своему спокойному, одухотворенно-богатому одиночеству.

Мой совет: будь хмельным и влюбленным всегда,

Быть сановным и важным не стоит труда.

Не нужны всемогущему господу-богу

Ни усы твои, друг, ни моя борода!

- И впрямь... тебе лучше уехать, - проворчал Муаид после долгого угрюмого молчания.

- И впрямь! - возмущенно согласился с ним «эмир поэтов».

- Станешь визирем, - попросил Омар, уходя, - скажи этим, в Нишапуре, чтобы оставили меня в покое.

- Скажу.

«Так я тебя и оставил в покое! Я за тобой пригляжу, бунтарь». Слава богу, он хоть знал, что Омар не побежит на него доносить, - и не стал его резать, душить, травить в этой укромной сторожке...

Омар баснословно разбогател. Три тысячи, по уговору, дал поэту-врачу Изз аль-Мульк, еще не подозревавший, что звезда его, как визиря, уже закатилась. А то бы, наверно, не дал. По две тысячи - Баркъярук и Мохамед, тысячу, скрепя сердце, - маленький Санджар. Две, на всякий случай, - Муаид аль-Мульк.

Даже «эмир поэтов», глубоко довольный тем, что Омар уезжает и, значит, не будет оттеснять его при дворе, предложил, на радостях, пятьсот динаров, - но Омар не взял их у него.