Заклинатель змей. Башня молчания

- Больше денег нет? Вели позвать... городского судью Хусайна ибн Али ибн Микаля. Он человек богатый. От трудов праведных. Пусть пожертвует две тысячи во здравие их высочеств сельджукских царевичей.

- Позовите, - растерянно велел сановник своим приближенным, впервые в жизни наблюдавшим подобное зрелище. Они не знали, что и думать.

Ораз, тот сдержанно похохатывал, мигая Омару, мол, так и надо.

Понимал Омар, что затеял не совсем достойное лицедейство и что сам он в нем выступает в не очень-то приглядном виде. Но разве не гнусное лицедейство - суд ним в Исфахане и здесь, в Нишапуре? Он комедиант не хуже других, раз уж на то пошло...

Судья Хусайн ибн Али ибн Микаль колени и локти разбил, так быстро бежал он, скользя и падая по обледенелым колдобинам. Сразу видно, что не тюрк, - тот за сто шагов поехал бы на коне. Узрев Омара, дружески беседующего с визирем, несчастный судья вообразил, что звезда его вот-вот сорвется с небосвода и канет в непроглядную пучину. С должности снимут, усадьбу отнимут. Светопреставление! Будь проклят день и час, когда заключил он с коварной старухой Айше хитрую сделку.

- Я в городе вашем... оказался... в стесненных обстоятельствах, - хмуро сказал визирь, не глядя на судью, на сей раз разбившему лоб - с таким неистовым рвением он пал ниц перед его светлостью. - Не дашь ли ты мне... взаймы... две тысячи динаров?

«И только?» - возликовал судья.

- Ради бога! Хоть... двадцать две. Хоть... все имущество. Ну-ка! - Он вырвал у слуги ковровую суму. Которую, зная, чем обычно кончаются встречи с высокопоставленными особами из столицы, предусмотрительно велел захватить.

Омар молча ткнул пальцем перед собой, показывая, куда ссыпать монеты.

- Услужить... великому визирю... и мудрейшему из ученых... - Судья торопливо выкладывал деньги, плотно увязанные в виде колбасок, стопками по тридцать динаров в шелковых тряпицах. Прямые тяжелые колбаски в его трясущихся руках стукались, издавая сквозь шелк приглушенное звяканье. - Жизнь готов отдать...

- Жизнь свою оставьте себе, почтенный, - любезно сказал ему Омар, пересчитав деньги. - Она вам еще пригодится... для добрых дел. Может быть, о справедливейший, расписку дать? - озарил он судью сладчайшей улыбкой. - Или вы и так поверите нам, великому визирю и личному царскому лекарю? Торопимся мы.

- Ах... вах... аллах! - задохнулся судья. - Что вы, сударь. Я для вас...

- Ну, дай вам бог! - приласкал его царский лекарь своей лучезарной милостью. - За нами не пропадет. Я ничего, как видите, не забываю. Как поживает ваша почтенная сестрица Айше? Передайте ей мой солнечный привет. И прекрасной племяннице вашей... э-э... Сорейе. Я уезжаю в Исфахан. Ее величество царица Туркан-Хатун призывает меня пред очи свои. Не возьмете ли вы на себя, о честнейший из честнейших, труд присмотреть за моим убогим домом? Чтобы какой-нибудь мошенник не захватил его в мое отсутствие.

- Стражу! - рявкнул судья. И просипел: - Поставлю: - Слуг найму. Хранить, подметать...

- Хорошо. Теперь найдите и пришлите ко мне главу здешних саррафов - менял.

- Бегу!

Визирь застонал от нетерпенья.

- Чего ты? - обозлился Омар. - Не могу же я возить с собой столько денег. И дома не могу оставить, украдут.

Он взял себе лишь тысячу динаров, а шесть сдал неторопливо явившемуся саррафу и получил взамен шесть пергаментных чеков с золотыми знаками. Теперь он мог в любом мусульманском городе, от Феса в Магрибе, омываемом атлантическими волнами, до пыльного Турфана в Китае, предъявив чеки, незамедлительно, без пустых разглагольствований, получить все свои деньги, или, по желанию, их часть.

Они не пропадут. Если только не случится новый всемирный потоп. Чеки учитываются быстрее, чем идет поступление налогов в казну самых сильных правителей.

...Резкий ветер сыпал снеговую крупку. Заледенели крыши, гребни оград, голые ветви деревьев. Труден будет путь.

«Эх, не поехал бы я никуда! В такую-то погоду. Хорошо бы наполнить пять-шесть жаровен, - если б они были, - горячим древесным углем, закрыть плотно ставни, зажечь десять-пятнадцать свечей и лежать на старой тахте, укрывшись новым меховым тулупом, - если б он был. Теперь можно б купить, выгнав к шайтану визиря.

Если б не клятва Гиппократа...»

- Ну, все! Я готов. Где моя лошадь?

- Разве ты... ничего с собой не берешь? – мрачно спросил визирь.

- Что значит - ничего? Как говаривал мой покойный дед, древний грек Диоген, мир его праху, «все мое - со мной». - И Омар, усмехаясь, натянул на себя драный отцовский тулуп.

Исфахан будто вымер. Никого на базарах с пустыми прилавками. Никого на грязных, давно не подметавшихся улицах. Даже муэдзинов, зовущих на молитву, не слышно на высоких минаретах, хотя казалось бы, ныне самое время голосить во всю мочь в положенный час.