Заключительный период

Я знаю это чувство. Это ощущение одиночества. Ощущение пустоты. Один. Один, как перст. Один во всем мире. Перед тобою вселенная, она перед тобой и вокруг тебя; вокруг тебя огромный мир, но мира в себе ты не ощущаешь. Ты ищешь пустоту, огромную, как мир, и бо́льшую, чем мир, который смотрит на тебя сквозь тысячи световых лет мириадами невидимых глаз. Мир молчит, он притаился, он ждет. Но никто в нем не спешит тебе на помощь, никто не торопится протянуть руку. В начале было Слово. Но где же оно? Кто произнесет его, кто подскажет? Может быть, надо просто прислушаться?

Я прислушался. Я слушал очень внимательно, я старался изо всех сил, но ничего не услышал. Вселенная молчала. Миром овладела немота. Этот мир был заколдован, и требовалось заклинание, чтобы расколдовать его. Я сидел за своим столом перед чистым листом бумаги, один во всей вселенной, которая мигала глазами звезд, угрюмо всасывала материю в черные дыры, разбегалась, вспыхивала пожаром сверхновых, играла в невесомости космоса белыми и желтыми карликами и ничего не знала о существе по имени Чижов. Он уже не сидел за столом. Он встал, он ходил, он метался по комнате. Он глядел напряженно, глядел перед, собой, но ничего не видел. Все исчезло: стол, комната, он сам. Весь мир, и вселенная тоже.

Из угла в угол, из угла в угол. Словно он был на войне. Словно шел в атаку, словно пробивался сквозь огонь. Сквозь черный пороховой дым. Он был на поле, это было поле сражения. Он сражался с целым миром. Миром немоты. Он был полководцем, он был и маршалом, и солдатом, а кто был враг? Чистый лист бумаги. Он же был и полем сражения, а первое слово было залогом победы.

Разве в этих сражениях возможна победа? Чижов не думал об этом. Вперед! Солнце Аустерлица то всходило над ним, то скрывалось, но, может быть, это было уже Ватерлоо? Вперед же, будь что будет. Боевые знамена висели вкривь и вкось. Что там случилось? Где Груши? Он не явился вовремя, и Наполеон проиграл решающую битву, ибо даже гении нуждаются в помощи, пришедшей вовремя, — что же говорить о других? О Чижове, например. Кто поможет Чижову? Где его генералы?

Один, совсем один должен был сражаться он и победить или погибнуть и исчезнуть навсегда в могучем водовороте времени.

Сколько времени мы еще простоим? Минут пять? Шесть? Мне самому смешно — я волнуюсь, словно нам действительно предстоит опасное путешествие. К берегам Африки на поиски Ливингстона. Или в Австралию. Или еще куда. Когда-то, очень давно, на экранах шел фильм «Путешествие будет опасным», о чем он, я уже не помню, помню только ощущение. Оно было таким же, как сейчас, и так же билось сердце, когда мы, сбежав с уроков, Вовка Гаврилов, Филимон, я и Сомов, покупали пятнадцатикопеечные билеты в «Экран» и, замерев, сидели в последнем ряду, боясь даже шумно вздохнуть.

Телевизоров в то время еще не было.

Двое тружеников, распив желто-зеленую жидкость, ушли, не забыв прихватить с собою бутылку. Теперь на этом месте стояло трое мальчишек. Они стояли молча, не сводя с корабля глаз.

Я дорого дал бы, чтобы узнать, о чем они думают, чего им хочется. С нами? В далекое море? На вид им было лет по тринадцать — возраст, в котором самое время читать «Остров сокровищ» и грезить о далеких морях, штормах, пиратах, романтических красавицах, которые встречаются только в книгах.

Я молча стою на зеленой палубе. За моей спиной — золотисто-желтые бруски древесины. Их погрузили в Финляндии, а теперь должны доставить в Иран. Разве это менее романтично, чем поиски сокровищ?

Я подумал о сокровищах.

Я подумал о красавицах.