Заключительный период

Были и другие точки отсчета. Диссертации, например. Кое-кто ухитрялся получать ученые степени даже без защиты — за общественно значимые усилия, скажем, как это случилось с одним весьма высокопоставленным отцом города; ученый совет университета расстарался до такой степени, что присвоил местному вождю сразу докторскую степень. Но это, скажем прямо, было исключением, до такого Сомову было не дорасти никогда. Правда, можно было защищаться самому. Многие так делали, Филимонов, например. Кандидат экономических наук. А что, он, Сомов, не мог бы? Запросто мог. Три года заочной аспирантуры — и защищайся, Сомов. Вот только не было у него тех трех лет. И он не защитился, хотя при случае эта степень могла сама по себе послужить хорошей защитой.

Против превратностей судьбы, скажем так.

Но он не грустил. Мало ли кто не имеет степени. Вот и господь бог, если задуматься, тоже был без степени, а уж у него-то времени на защиту хватало.

Тут судьба. Значит, это не для него, не для таких, как он. Есть люди мысли, есть люди дела. Он — из последних. Человек дела — совсем не плохо. Быть может, даже важнее всего; не исключено, что быть таким человеком — самое главное. Разве не так? Веление жизни разве не в этом? Разве не требовалось от нас всех и от него, Сомова, чтобы в начале было не слово, а дело? От слов, от всяких и всяческих слов и словес, уже шумело в ушах. Слишком много было еще не доделано и не сделано, слишком много было дел, не требующих диссертаций, слишком многое было незавершенным, недостроенным, брошенным на полпути. Это был печальный парадокс, не поддававшийся осмыслению: с каждым, годом строилось все больше и больше, и чем больше строилось, тем больше было недостроенного. В этом было нечто роковое, загадочное. Это была загадка нового сфинкса, и, похоже, требовался новый Эдип, способный разгадать ее, дать на нее правильный ответ.

Только в отличие от глубокой древности никто не рвался в Эдипы. И как тут было не вспомнить слова Маркса о том, что история повторяется дважды: в первый раз в виде трагедии, во второй — в виде фарса. Впрочем, еще раньше Маркса об этом сказал Гегель.

Но может быть, так оно и должно было быть?

Как бы то ни было, у Сомова были все основания гордиться собой. И своей профессией. Ведь она была древней, и не исключено, что она была древнейшей. Разве вся цивилизация не держалась испокон веку на таких вот, как Сомов? На тысячах и тысячах безвестных сомовых, которые только и делали что строили, строили, строили. Строили то, что потом с неменьшим успехом разрушалось — по большей части с помощью человека, но иногда и без него. А когда это случалось — все равно, в первом случае или во втором, когда это случалось, снова приходили бесчисленные сомовы и в очередной — или внеочередной — раз начинали поднимать этот мир из руин, поднимать его из пепла, праха и пыли, и строить, строить и строить без конца: пирамиды в Гизе, маяк на острове Фарос, Колизей Флавиев в Риме и многое другое. И падающую до сих пор башню в Пизе, и Дворец дожей в Венеции, и Кремль в Москве, и сверкающие дворцы в Петербурге, а потом — в наше, совсем близкое время, и плотину в Ассуане, и — при всей их непривлекательности — новые города в Сибири…

Не говоря уже о постройках другого рода, которые, что ни говори, ведь тоже кто-то же строил… не говоря о разных там линиях Мажино и Маннергейма, о дотах и дзотах, ничего не говоря о бомбоубежищах, противотанковых рвах и блиндажах, и уж совсем ничего не говоря о крематориях, лагерях и многом, слишком многом другом.

Ничего не говоря.

За исключением того, о чем мы говорить не будем, придется признать, что и на самом деле у Сомова была прекрасная профессия. И тогда мы вполне в состоянии понять, насколько он не кривил душой, когда говорил, что не завидует никому — ни кандидатам, ни даже докторам, ибо, как сказано: кесарево кесарю…

Значит, не завидовал. Так ли это?

Конечно, это не так. Ну, скажем, не совсем так.

Были такие. Которым он завидовал. Были такие люди. Те, что имели доступ к большим делам. К  б о л ь ш и м, ясно? К таким, которые Сомову недоступны, были не по зубам. Эти люди обитали в иных высях, дышали иным воздухом, воздухом вершин. Вот туда-то он и стремился. Ввысь. Там уж он расправил бы крылья, там обрел бы свой размах. Этот размах был как раз по нему, он был ему по силам, Сомов верил в это столь же твердо, сколь правоверный мусульманин-шиит верит, что после жизни на земле попадет в рай и сладкобедрые гурии среди журчащих фонтанов будут угощать его шербетом с утра до вечера и жаркими объятиями с вечера до утра.