Заключительный период

Я думал о судьбе писателя N. Чем-то она меня задевали. Может быть, я завидовал его посмертной славе? Но что мешало мне последовать его примеру?

Мне было жалко, что больше не удастся с ним поговорить. Мне хотелось бы узнать причину его постоянного озлобления. Ведь, что ни говори, для мальчишки из дальнего алтайского села он проделал головокружительный путь наверх. Так что же не давало ему покоя? Почему он так суетился, дергался, спешил, мельтешил, старался поспеть туда и сюда, объять необъятное, не давая никому ни передышки, ни…

И тут он уснул. Он и сам не понял, как это случилось: он думал о писателе N., потом посмотрел в иллюминатор: черные клубы дыма напомнили ему годы войны, которые он провел в Сталинграде у дальних родственников, но  э т о т  дым был мирным, как бывает мирным атом — всего лишь ТЭЦ, а затем туман рассеялся, и он увидел какое-то свечение. Это были фонари на берегу, и они похожи были на светляков. Воздух в сумерках оказался вдруг густым и синим. Дрожащие полосы света отражались в темной стеклянной воде.

У Чижова сомкнулись веки, и он заснул, положив голову на скрещенные руки, уснул сидя, забыв и о писателе N., и обо всем на свете. Последнее, что он запомнил, было ощущение необыкновенного счастья — если только оно еще существовало на свете. Уже во сне он увидел птицу — ту самую, что все это время летела за кораблем, и, увидев ее, он подумал еще, что интересно было бы узнать когда-нибудь, что же это была все-таки за птица, и что она думала о жизни и за кого принимала их — и людей, и корабль…

Приняв решение ехать в гараж, Сомов больше не мучился сомнениями. Он перебрался в правый ряд и намерен был двигаться так до самого поворота, который вывел бы его кратчайшим путем на Витебский, ибо на Витебском и был его гараж, прекрасный, замечательный капитальный гараж, которым, право же, можно было гордиться, что Сомов и делал. Тут была и прямая и обратная связь, а именно: все, что Сомов любил, он делал капитально и превосходно, а все, что было сделано капитально и превосходно, он, будучи строителем, любил, и, может быть, потому вовсе не случайно судьбе угодно было так распорядиться его судьбой, чтобы в конце концов свести его жизнь именно к строительству, хотя поначалу было похоже, что у нее, у судьбы, несколько иные намерения. Так или иначе, Сомов думал сейчас о своем гараже, который, как и все, что Сомов строил с любовью, был самого высшего класса, ибо Сомов, принимаясь за дело, халтуры не терпел; зная хотя бы косвенно положение в строительстве, поверить в это нелегко.

И тем не менее это было так. Или почти так.

Он строил со страстью. Он даже не всегда знал с достаточной точностью, что именно будет производиться в тех цехах, которые он должен был возвести и сдать, это была не его епархия, это было дело технологов и других специалистов, ибо продукция, выпускавшаяся этой фирмой, была самого, как бы это уклончивее сказать, деликатного свойства, о которой чем меньше знаешь, тем крепче спишь. Его же делом была сама стройка. Это было его делом, а может быть, и его уделом — строить: новые здания, новые цеха, корпуса, лаборатории, производственные помещения всех мыслимых разновидностей, но равным образом и жилье — обычные и не совсем обычные дома для рабочих и служащих (да, вполне возможно, что и для служащих тоже), а также детские сады, школы и, если удастся, даже ясли. Его страстью было делать это — взять какой-то объем воздуха в чистом поле и окружить его, замкнуть навсегда стенами из кирпича, бетона с алюминием и сделать это как можно быстрее и как можно лучше, пусть даже первое противоречит второму. Да, именно это он чувствовал призванным себя делать — все время, все лучше и лучше и во все возрастающем объеме. Иногда — но не очень часто, потому что свободного времени у него было слишком мало, — он задумывался, почему он так любит строить, и тогда он говорил себе, что потому, наверное, что из всех известных ему дел это было, пожалуй, самым чистым. Оно было чистым и честным, оно делалось у всех на глазах, его можно было во всякий час потрогать руками, оно было всем нужным и ничего более важного он, Сомов, лично придумать не мог.

И еще одно. У него все получалось. И снова непонятна здесь связь первичного со вторичным: у нас лучше всего получается то, что мы делаем с любовью, или наоборот? По крайней мере неоспоримо, что то, что мы любим и умеем лучше других, мы готовы делать, не считаясь со временем.