Заключительный период

…Ее могло бы утешить зеркало, которое показало бы ей удлиненное и бледное лицо интеллигентной женщины, лишенной воздуха; возраст — чуть за сорок, русые волосы, в которых почти не видна седина, красивые, холеные, хотя и чуть крупноватые руки, которые благодарно отзываются на уход. Глупые девчонки из ее группы непрерывно шушукаются за ее спиной. «Наша Люда — высший класс!» Людмила Викторовна Филимонова делает вид, что ничего не замечает. Девчушек, озабоченных тем, чем озабочены все незамужние женщины от восемнадцати до восьмидесяти, разбирает любопытство — кто у нее любовник. Мнения расходятся. Одни считают, что это какой-то чин в министерстве, другие — что это дипломат.

«Наша Люда — просто прелесть».

Глупые девчонки.

Если бы не работа — можно было бы наложить на себя руки. Если бы не работа и не ее группа. Несмотря на свои пятьдесят с лишним лет, Людмила Викторовна для девочек — кумир и пример для подражания.

«Вот увидите, увидите:..» — слышит она за спиной жаркий шепот, в то время как все должны ломать голову над проектом, призванным спасти то, что спасению уже почти не поддается, — чистоту Ладожского озера, в которое вот уже двадцать лет мутным потоком вливаются сточные воды целлюлозного комбината, так и не построившего — нет денег! — очистных сооружений. Ответственнейшее и срочное задание, находящееся на контроле Совмина, комбинат по требованию общественности закрыт уже полгода, из министерства что ни день, то звонки, а эти дурочки как ни в чем не бывало обсуждают вопрос о ее гипотетическом любовнике.

«Вот увидите, девчонки, вот увидите, что я права».

«А я тебе говорю, что этого быть не может».

«У тебя, Трофимова, вечно не может быть. А почему?. Ну скажи, почему не может? Молчишь?»

«Господи, неужели не понятно. Да хотя бы потому, что все министры в Москве. А когда она последний раз была в Москве? В прошлом году? Вот то-то и оно. Какой же это любовник?»

«Понимала бы ты. Ей же не двадцать… Это тебе надо, чтобы… каждый день, а у нее, может, большая любовь…»

«Понимала бы ты чего. Как будто это от возраста зависит… Да чего ты привязалась. Я же не говорю, что нет. Я говорю, что это не министр…»

«Слушайте, девочки. Вы обе не правы. Я все поняла…»

«Ну, конечно… Никто не понял, а Лариска поняла…»

«Да вы послушайте, ей-богу. Я его вычислила».

«Ну дайте же ей сказать. Она вычислила. И что?»

«Девочки, умереть мне на месте, он дипломат. Ей-богу. Нет, вы послушайте. Ведь она каждый год по турпутевке ездит за границу. Поняли? И там они встречаются. Ой, как трагично! Раз в год, представляете? Это же как в сказке. Романтика!»

«Ну ты, Антонова, даешь. Романтика! Ты что, с луны упала? Ты еще про любовь запой нам…»

«А я говорю — романтическая любовь. Как в книгах».

«Слушайте, Лариска наша совсем рехнулась. Романтическая любовь! Девки, кто знает, что это за зверь такой? У кого она вообще была — любовь, хотя какая-никакая. У тебя? Или у тебя? А ты, Максимова, сиди, не суйся, ты еще маленькая. Ты лучше сбегай посмотри, сделали нам кальки с центрального участка…»

«А я считаю, что Лариска права…»

«А я думаю, что это точно — дипломат. Из Болгарии».

«Точно. Только не из Болгарии, а из ГДР…»

Людмиле Викторовне смешно. И приятно, хотя и не без грусти. Словно чья-то рука гладит тебя, и тебе приятно это прикосновение, только вот нельзя поднять голову, чтобы посмотреть, кто это.

Она поднимает голову от доски, и шум за ее спиной мгновенно стихает.

— Расшифровку аэрофотосъемки принесли?

Антонова за ее спиной ахает и срывается с места.

Некоторое время царит тишина. А потом ломкий голос ставит последнюю точку:

«Вы все не правы. Не из Болгарии и не из ГДР. Он из Румынии…»

Румыния появилась как-то внезапно. Я стоял у окна и думал о какой-то чепухе и вдруг понял, что что-то изменилось. Народ высыпал из своих купе, заволновался и зашумел, задвигался и заговорил, и в воздухе повеяло таможней, контрабандой и наркотиками, и тут же оказалось, что мы подъезжаем к границе.