Заключительный период

Не более того.

И не надо преувеличивать. Не надо преувеличивать, и не надо обобщать. Не надо. Жизнь самоценна, жизнь есть благо, и в жизни есть все, в том числе и зарегистрированные факты. Но не надо обобщать: капли, сливаясь, дают ручейки, те превращаются в реки, реки впадают в моря. Море фактов — в нем тонет все. Нельзя, нельзя непрерывно думать о справедливости, нельзя без конца оплакивать мертвых, нельзя вернуть к жизни неправедно осужденных, как нельзя накормить всех голодных. Терпение. Все в свое время. Зато можно уже сейчас дать всем зрелища — часто вместе с хлебом, иногда вместо хлеба, иногда вместо мысли. Это не просто, это совсем не просто, но, к счастью для всех, это возможно, а иногда и желательно, а часто просто необходимо. Такова диалектика жизни, века НТР, прогресса, который явен и ощутим, который чувствуется во всем, в том числе и в насыщении зрелищем. Этому делу отданы сегодня самые передовые достижения человечества, спутники связи повисли в космосе, ретрансляторы гордо высятся на Земле и во славу достижений человечества, заменив рождественские свечи, горят по всему миру символы преуспевшей цивилизации — от Синг-Синга до армейских казарм Хорремабада, горят и светятся черно-белые и цветные окна в мир.

Цветные сны, призывающие к отдыху, призывающие забыть и забыться, забыть о заботах, забыть о неприятностях, своих и чужих, чужих тем более, забыть о расстрелах, казнях и пытках, о сиротах и вдовах, ведь греки снова атакуют, забудьте об убогости дня прошедшего и того, что предстоит, расслабьтесь, рассейтесь, отвлекитесь, развлекитесь. Если вы устали от хоккея, поверните ручку настройки и вы увидите совещание на Ямайке: вот высокопоставленные представители народа, они улыбаются, они пожимают друг другу руки, те самые, что так прочно держат судьбы мира. Они встречаются между собой, они встречаются с другими избранниками народа, они озабочены (это видно по лицам), но и уверены в себе и в том, что так или иначе дело закончится ко всеобщему удовлетворению; будь вы избранником (демократия для всех), вы тоже могли бы сейчас пожимать чьи-то руки на Ямайке (мама, а где это, Ямайка? О, черт, ты надоела мне, это в Африке, где же еще), вы могли бы принести себя на алтарь человечества, всего себя. Проблемы безопасности. Интересы государства. Строгая конфиденциальность. Секретность. Правда вредна, она должна быть доступна лишь посвященным. Отсюда жреческая важность каждого жеста. Дипломатический ритуал полон скрытого смысла, и пусть завистливые журналисты, давно уже и цинично готовые осквернить любые святыни, называют наши встречи на высшем уровне «очередным раундом болтовни», — для тех, кто принимает участие во встрече на Ямайке, все происходящее исполнено глубокого смысла, как было бы исполнено это смысла и для вас, будь вы там. Эта встреча не показалась бы вам бесплодной, более того, вы не допустили бы подобного бесплодия, вы получили бы вместе с другими свою долю плодов, и, обсуждая положение в мире, вы не остались бы в накладе.

И разве это неправильно? Разве неправильно, что мы его обсуждаем, обсуждаем без конца, иногда осуждая, иногда одобряя? Нам есть что обсуждать. Разве наши достижения не впечатляют? Разве наши открытия не изумляют? Разве наша мощь не безгранична? Разве не такова она, благодаренье господу (Христу, Магомету, Иегове), что этот мир с его красотой и с нами самими, с нашей отвагой и с нашей трусостью, нашей неукротимой энергией и нашей ленью, равнодушием и возвышенными принципами, — весь этот единственный и неповторимый, данный нам игрою космического случая прекрасный мир в считанные мгновения может быть уничтожен, разрушен, разнесен вдребезги, раскатан по бревнышку, истолчен в порошок. Это ли не сила, от которой кружится голова, это ли не достижения, которыми можно гордиться? Кому такое по плечу, кто это может вынести? Такая сила пьянит, такая власть бросается в голову, как спирт. Будем ли мы трезвы? Хватит ли у нас здоровья выдержать все это и не захмелеть, не опьяниться всеми нашими успехами, не опьяниться до смерти? Способны ли мы трезво взглянуть на себя, способны ли еще чему-то научиться — ведь у нас есть такой терпеливый учитель, как история. Ведь пока мы живы (и  п о к а  е щ е  ж и в ы) мы могли бы попробовать еще раз. Еще и еще, пока не поздно, пока есть еще кому садиться за парты, пока вместе с нашими замечательными достижениями и нашими открытиями и выдающимися дипломатами и непревзойденными государственными деятелями не исчезла еще земля, и не исчезли с ее лица все учителя и ученики вместе с партами, школами и университетами, пока еще длится и не прекратилась сама история, пока еще можно все спасти. Все. Спасти все, всех и всюду: капиталистов и пролетариев, бедных и богатых, умных и глупых, красивых и уродливых, правых и неправых — пока это еще можно сделать. Пока не поздно. Сейчас. Еще нет…