Заколдованная душегрея

Коли княжич – нужно в ноги, поди, валиться, но и сам он с людьми – по-простому, вон в подклет заявился, и люди с ним – без лишней лести…

– И как ты с моими молодцами знакомство свел?

– Меня Илья Карпович у целовальника отнял…

– Ого?… – Княжич-батюшка повернулся к Гвоздю. – Недосуг мне сейчас, а ты государева конюха угости, чем Бог послал, обласкай, понял? И в Кремль его потом пусть на санях отвезут, нечего нашему гостю ноги зря бить! И в гости жаловать проси, понял? Государевых служилых людей мы любим и привечаем.

С тем развернулся и ушел, позвякивая серебряными подковками на каблуках.

– Ты ему, благодетелю нашему, понравился, – сказал Гвоздь. – А коли ему кто понравится, тот человек живо в гору идет! Только ежели пьет в меру. Вон на Илейку взгляни! Другой бы такого верного слугу в тычки давно выставил, а наш – бережет его, потому что Илейка ему полюбился. Одно условие – пей, да только за ворота не выходи. А он, вишь, по кружалам! Насилу я его, дурака, сыскал. Я из-за этого Илейки все кабаки, все кружала на Москве знаю! Нет такого целовальника, чтобы мне в пояс не кланялся!

Тут Данилка вспомнил про свой розыск.

– А не поможешь ли мне, Иван Киндеевич, сыскать душегрею? – спросил он. – Синяя, с золотыми птицами! Мне без душегреи хоть на конюшню не кажись…

– Да купим мы твоей сестре другую душегрею! – Похоже, Гвоздя очень развлекало Данилкино упрямство. – Еще получше той! Синяя, говоришь? Ну так будет ей скарлатная! Вся свадьба на нее залюбуется! Хочешь – велю сейчас же на выбор принести?

– Нет, мне эта нужна! – И Данилка заново принялся перечислять все приметы. – По синему полю птицы вытканы, а сама душегрея из кусочков собрана, и золотой галун из кусочков, так сразу и не разглядеть.

– Ловко! – одобрил Гвоздь. – Рукодельная у тебя сестра!

– Это Устинья рукодельная, царствие ей небесное, – поправил Данилка. – Это Устинья душегрею шила, а потом та душегрея пропала, и я ее ищу.

– А что за Устинья такая и что с ней стряслось? – спросил Гвоздь. – Да ты садись за стол, я велю с поварни щей принести или ухи. Куричьей ухи хочешь? У нас с шафраном варят, густую!

– Хочу, – признался Данилка.

К нему столько лет никто, кроме ровесника Вани, не обращался по-человечески, даже дед Акишев и то шпынял почем зря, что в обществе ласкового Гвоздя он словно душой оттаял.

– Матюшка, добеги до поварни, пусть миску ухи нальют, что с обеда осталась, хлеба там, калача – скажи, Гвоздь велел! Ну так что там с той Устиньей стряслось-то, свет? Ты мне расскажешь, а тем временем и уха подоспеет.

– А то и стряслось, что удавили, – прошептал Данилка. – А потом возле Крестовоздвиженской обители бросили…

– У Крестовоздвиженской? Ишь ты! – подивился Гвоздь. – И давно ли ее так?

– Третьего дня… Третьего дня?… – сам себя переспросил Данилка. Вчера утром ее там стрельцы подняли, стало быть, порешили третьего дня.

Гвоздь накрыл его руку своей, по-мужски коротко пожал.

– Ты, свет, не тоскуй! Мы вот выпьем сейчас под уху, помянем ту рукодельную Устинью добрым словом! А потом поедем искать душегрею. Ее одну ли тот питух к целовальнику сволок? Или еще что было?

– Было! – с такой жалостью в голосе, что самому неловко сделалось, воскликнул Данилка. – И шуба была, и чеботы зимние, и что там еще бабы носят! Я только душегреи приметы знаю! Она приметная – цвет синий, богатый, по синей земле вытканы золотые птицы!..

– Ну, где душегрея, там, поди, и остальное сыщется, – успокоил Гвоздь. – Мы этого дела так не оставим! И целовальнику тому, что душегрею в заклад взял, достанется! Век помнить будет, каково у государевых конюхов душегреи в заклад брать! Это мы можем! Да где же уха? Матюшка! Давно по шее не получал?!

Грянул Гвоздь таким страшным голосом, что Данилка от него даже отшатнулся. Тут же в подклете возник вихрастый Матюшка, обеими руками он держал за самые края большую миску, от которой шел пар, и видно было, что края уже жгут ему пальцы. За Матюшкой появилась баба с подносом, на котором были хлеб, ложки, мисочки поменьше, пара чарок и большая солонка.

– Разорался! – неодобрительно сказала она. – Как всем обедать, так тебя и нет! А как все отобедали – пришел орать! На!

– Доберусь я до тебя! – пригрозил Гвоздь. – Ешь, брат Ивашка! Стой!

Данилкина рука, потянувшись к ложке, замерла в воздухе. Матюшка с бабой-стряпухой ушли, и тогда Гвоздь объяснил задержку.

– Перед ушицей-то и выпить не грех! Давай-ка налью, у меня тут припасено…

Он встал, отдернул с высокого окошка занавеску и достал с подоконника припрятанную сулею.

– Что за черт – две же было! Ну, разберусь я с этими питухами… Нальем да и выпьем благословясь! Мужик умен – пить волен, мужик глуп – пропьет и тулуп! Так, что ли?

– Так! – подтвердил Данилка, не отводя глаз от ухи.

– А стряпает у нас Марковна знатно! Гляди, гляди, какая уха-то жирная! Прямо золотая!

Данилка и глядел, предвкушая радость чревоугодия.

Ему так редко доводилось есть вкусно, что ничего удивительного не было – миска с ухой ему белый свет застила.

– Вот и разлил. Теперь же – пей, не напивайся, люби, да не влюбляйся, играй, да не отыгрывайся!