Заколдованная душегрея

– Упрям ты, куманек, за это и люблю. Я твое упрямство сразу разглядела. Слушай же! Тебе первому открою. Как поняла я, что Савва на мне венчаться не собирается, да как дитя во мне расти принялось, всполошилась я. Ну, думаю, есть у меня разлучница! То любил-тешил-миловал, а то вдруг я ему – дура! И стала я вокруг княжьего двора петли вить. Девки-то дворовые меня в лицо не знали. То с одной, то с другой словечком перемолвлюсь, и все к тому клоню – не собирается ли Савва Протасьевич жениться да не высватал ли ему Протасий Тихонович боярышню? И узнаю я, что за Арину-то Протасьевну, за княжну, уж сватались, и сам князь вроде не против был, однако Савва Протасьевич как белены объелся – не хочет отдавать сестрицу, да и только!

Тут Настасьица нехорошо засмеялась.

– Девка у них есть, Анисья. Говорят, с лица не воду пить, да только на ту Анисью поглядишь – дня два есть не захочешь. Угревата лицом и страшна, аки сатанаил, прости Господи…

– Аки кто? – недослышал Данилка.

– Как смертный грех! Все рыло в прыщах и нос едва ли не свиной щетиной порос, – столь безжалостно описав бедную девку, Настасьица продолжала: – Вот я и подумала: редко бывает, чтобы такая уродина была дурочкой незлобивой, по глазам видать – умна и завистлива! Я к ней. А я как с Саввой жила, и наряжалась, и украшалась, и знала я одну старушку, она мне притирания носила. Взяла я у той старушки траву чистотел и еще иных трав она добавила, отвела я Анисью в сторонку и говорю – возьми, свет, настаивай да и умывайся на утренней и вечерней зорях. Она – гордая: сколько с нее за снадобье возьму, спросила. Я ей: на свадьбу позовешь, тем и сочтемся! Но она в доброту мою не поверила – и правильно сделала…

Настасья поправила лучину в светце, щелчком сбила обугленный конец.

– Я, куманек, недобрая. Слово держу – это да, а разжалобить меня трудно. И не пытайся! Денег в долг и под залог не дам. А коли кто полюбится – так подарю!

Данилка решительно отодвинулся. Слыхивал он о бабах и о вдовах, которые платят полюбовникам. Но такое дело было не по нему. Ведра с водой по обледенелой крутизне ради спасения жизни таскать было не унизительно, а вот брать от бабы деньги за блудную радость ему претило.

– Да что ты дергаешься! Ты мне кум! А куму с кумой – не велено, вот и у батьки Ефимия спроси! Слушай дальше, – велела Настасьица. – Догадалась та Анисья, вокруг кого я петли вью. И говорит мне как-то – ты, девка, там поищи, где никто искать сроду не догадается. Вроде ни к селу ни к городу говорит, однако ж я смышленая. А сама-то там искала – спрашиваю. Искала, говорит, и нашла, да что с находкой делать – ума не приложу. На тот свет раньше времени неохота. А встречались мы с той Анисьей потаенно, я вроде как другим девкам на продажу всякий швейный приклад по малой цене приносила, и с ней потом словечком перемолвлюсь. Тут я ей возьми да и брякни: видать, обидели тебя тут, девушка, так давай начистоту: коли находкой поделишься, я и за тебя, и за себя посчитаюсь! Не удержалась. А что, коли бы и Анисья со мной играла, как я с ней? Но уберегла меня матушка Пресвятая Богородица. И знаешь ли, что обнаружилось?

– Откуда мне знать? – буркнул Данилка, которого вовсе девичьи тайны не волновали, а слушал он Настасью лишь потому, что говорила настойчиво и увернуться было никак невозможно.

– Да, куманек, знать этого никто не мог, потому что человеку богобоязливому, вот как мы с тобой… – Она помолчала, усмехнулась, но упреков, каких бы заслуживала зазорная девка, в любое время готовая лечь с первым встречным, не услышала. – … ему такая мерзость и на ум не взойдет. Все еще не понял?…

Ярость была на лице Настасьицы, когда не задала она этот невинный вопрос, а скорее уж прорычала.

– Не-е!.. – Данилка помотал головой.

– Никогда не слыхивал, что и между братом с сестрой блуд бывает?

– Да Господь с тобой! – сердито возразил Данилка.

Долгий и малопонятный рассказ Настасьи вылился в откровенную чушь, и парень не знал, как же теперь завершить странную беседу.

Настасья встала, подошла к образам, встала перед ликами глаза в глаза и широко перекрестилась.

– Крест еще могу поцеловать, – сказала она. – А теперь слушай да примечай!

Девка встала перед Данилкой, словно закаменев, и он явственно ощутил холод, как от промерзшего валуна.