Заколдованная душегрея

Сейчас прозвучали те самые слова, которых он сколько уж ждал! Это были мужские слова. Его, безродного, принимали к себе на равных мужики и доверяли нанести удар за свою честь.

Это было более чем счастьем!

Это окупало годы безмолвного и тупого труда.

– Пошли! – сказал Богдаш. – Такое дело обмыть надо, чтобы ладно состряпалось!

Ближайший кабак был – «Под пушками».

Там взяли большую чарку на четверых, а поскольку мелкой посуды в кабаках держать не велено, то эту одну и собрались пустить по кругу.

– Ну, стало быть, выпьем… – Богдаш поднял чарку, обвел взглядом конюхов и произнес доселе не слыханные Данилкой в застолье слова:

– Быть добру!

– Быть добру! – довольно дружно повторили конюхи и поочередно поднесли чарку к губам.

А в это самое время по улице Стрелецкой слободы шел яростный человек в распахнутом кафтане, и сразу было видно – лучше ему дорогу не заступать, собьет, растопчет!

Человек этот добежал до церкви и свернул на тропку, ведущую меж сугробов к поповскому дому.

Батюшка Кондрат уже, помолясь, собирался сесть за стол, а попадья, матушка Ненила, подхватив ухватом черный горшок-кашник, тянула его из печи, а обе поповны, Степанида и Соломия, раскидывали по застланному вышитой скатеркой столу миски с огурцами, рыжиками, капустой и прочим домашним припасом, когда во дворе залаял кобель.

– Кого там черт несет?! – возмутился батюшка Кондрат, напрочь поломав себе божественное после молитвы настроение. – Мать, ты к обеду гостей не звала?

– Да окстись, Савельич! Какие гости?

– Дома ли, хозяева? – раздалось со двора.

– Дома! – недовольно отозвался батюшка Кондрат.

Голос был вроде знакомый.

На пороге горницы встал взъерошенный человек без шапки и в распахнутом кафтане, вид имея до непристойности решительный. С таким видом разве что лесные налетчики купеческие обозы останавливают, подумал батюшка Кондрат, переглядываясь с попадьей. Она, еще не узнавая гостя, невольно выставила ему навстречу рога ухвата.

– Да это я, Стенька, сосед ваш, – лба на образа не перекрестив, хрипло сказал человек, и тут только семейство признало земского ярыжку.

Многоопытный батюшка Кондрат знал, в каких случаях мужик выскакивает из дому расхристанный и без шапки. Причина могла быть одна – человек люто полаялся с женой. Но обычно направляются на кружечный двор, заливать горе вином, сообразил батюшка Кондрат, а чтобы к священнику – это дело неожиданное, и человек, меньше проживший на свете, подумал бы, пожалуй, что началось исправление нравов. Батюшка же Кондрат имел от роду сорок пять лет и знал, что не все так благолепно, как хотелось бы.

– Ну и какая во мне нужда, соседушка?

Стенька вздохнул и рухнул на колени.

– Хоть кнутом, хоть батогами! – взорал он, да так, что поповны спрятались за угол изразцовой печки. – Хоть дрыном! Да только вбей в меня проклятую грамоту!

И, окончательно ошалев, со всей дури треснулся лбом об пол.

Удар получился двойной – одновременно изумленная попадья выронила тяжелый ухват.

Поповны взвизгнули.

– Дивны дела твои, Господи, – невозмутимо сказал батюшка Кондрат. – Завтра приступим, чадо, или как?

– Завтра… – обреченно отвечал Стенька.

* * *

– Мы их баранками зовем, – негромко объяснял Семейка, показывая Данилке деревянные шарики, нанизанные на сыромятный ремешок. – Они коням на ноги поверх щетки от засечки навязываются…

Данилка глядел во все глаза, трогал пальцем все, что показывали, и старался не пропустить ни единого слова. Его начали понемногу учить, и это было дороже любого жалованья…

– Вот скоро распутица кончится, дороги просохнут, и можно будет опять ездить, – пообещал Семейка.

И точно – после не слишком холодной зимы весна была ранняя.

Но урок был прерван – по проходу меж стойлами быстро шел дед Акишев.

– Где Данилка? – страшным шепотом спрашивал всех дед. – Где выблядок?…

– Да тут он, – шепотом же ответил, высунувшись, Семейка. – Данила, по твою душу!

– Да тише ты, оглашенный! – яростно потребовал дед. – А ты, сучий сын, единым духом – в Разбойный приказ! Что ты там еще натворил?

Данилка вышел и тут же был крепко прихвачен за руку. Дед молча, не дав ему и шубейки на плечи накинуть, поволок его прочь с конюшни. Парень, ни бельмеса в таком дедовом поведении не разумея, молча повлекся следом. До приказа было близко, и он еще не успел толком перепугаться, как был доставлен и сдан с рук на руки крепкому чернобородому мужику.

Дед же, неожиданно перекрестив воспитанника, поспешил прочь.

Данилку привели в помещение и велели ждать в углу на лавке. Сколько-то он посидел, слушая шум и наблюдая за суетой, и вдруг подошел пожилой угрюмый подьячий. Его борода простиралась ниже пояса, как у почтенного инока.

– Данилка Менжиков ты будешь?

– Я, – сказал, вставая и кланяясь, Данилка.

Подьячий оглядел его с недоверием.

– Молод ты больно… Ну, ступай за мной.

Он привел парня не более не менее как в Приказ тайных дел. Очевидно, о встрече была договоренность, их сразу отвели туда, где работал дьяк Дементий Минич Башмаков.

Вот этому Данилка поклонился низехонько, от всей души!