Заколдуй меня

Паскью не помнил, как добрался до двери, как открыл ее и шагнул за порог, не помнил, закрыл ли ее за собой, но, так или иначе, он оказался в коридоре. Спотыкаясь, он скатывался по ступенькам вниз, вопя от боли и страха, ударяясь головой о стены. Со всего размаху налетел на входную дверь и, опомнившись, обнаружил, что открывает замок раненой рукой, скрюченной, как лапа зверя, и истекающей кровью.

Выскочив из дома, он пробежал через сад на улицу и стал спускаться по склону в направлении к Дьюэр-стрит, откуда доносился шум моря. Всхлипывая, он звал на помощь без всякой надежды, что его услышат, чисто инстинктивно. Рука его горела, став оранжево-белой, словно кусок железа, раскаленный в печи. Он держал ее над головой, чтобы остановить кровотечение и остудить в прохладном ночном воздухе.

Стоит ему остановиться и перестать звать на помощь — и он упадет, обессиленный, и просто истечет кровью.

Эта мысль помогала ему держаться на ногах. Он все бежал и бежал к морю, продвигаясь вперед гигантскими скачками, продолжая кричать, держа над головой раненую руку, как знамя.

* * *

Зено стоял в углу комнаты согнувшись, держась рукой за поясницу, словно старик, только что поднявшийся в гору. Он рыдал в ярости и разговаривал сам с собой сквозь слезы:

— Что же теперь?.. Что теперь?.. Я не знаю, что делать... Он должен умереть... Я не могу рассказать Эллвуду... не могу рассказать Карле... Мне не с кем поговорить... не с кем поговорить... — Лицо исказила гримаса боли, сделав его похожим на греческую маску, а бессвязные слова сливались в протяжный вой.

Неудача за неудачей. Сначала с Марианной. Она узнала его, и тогда пришлось защищать себя и Карлу, защищать от «самого страшного».

Нужно думать. Думать. И в первую очередь о главном. Он надел все черное, изображая ангела смерти: черные джинсы, черную рубашку, черный жакет. Теперь Зено на ходу снял жакет и рубашку и потрогал рану рукой. Кровь, переполнив сложенную чашечкой ладонь, сочилась между пальцами. Среди битой посуды он отыскал салфетку, вывернул наизнанку на тот случай, если на ней остались осколки стекла, приложил к ране и, обмотав рубашку вокруг пояса, туго стянул рукава на животе. Затем надел жакет и до подбородка застегнул «молнию».

Со свечой в руке он спустился по лестнице в ванную. Там, за старым баком, лежала маленькая плоская коробочка, которой он пользовался, накладывая грим. В ней лежали несколько палочек грима, лосьон, марля. Зено зажег свечу, поставил на маленький шкафчик перед зеркалом. Смочил марлю лосьоном.

Пламя дрогнуло и успокоилось. В тусклом желтом свете Зено приблизил лицо к зеркалу и вытер губы. Потом достал из кармана полиэтиленовый пакет и бросил в него использованный кусок марли, взял еще один и принялся вытирать глаза.

«Он вернется, — подумал Зено. — Сейчас он удерет отсюда, но вскоре вернется в Лонгрок. И всем расскажет о том, что случилось. Впрочем, нет, он будет молчать».

Губная помада смазалась — будто его зацеловали. Один глаз был светлый, другой темный, мертвый.

«Я встречусь с ним, — подумал Зено, — встречусь, когда он вернется».

* * *

Паскью вышел из тени и оказался на освещенной Дьюэр-стрит; ноги отказывались ему повиноваться, а каждый вздох обжигал горло. Замедлив шаг, остановился, хватаясь за деревянные ворота лодочной станции, чтобы не упасть. Какое-то время постоял там, скрючившись, переводя дыхание и поглаживая рукой грудь, словно успокаивая раненого зверька. Потом с трудом выпрямился и снова пошел вперед. Лихорадочный спуск со склона отнял остаток сил. Он едва волочил ноги, то впадая в полузабытье, то приходя в себя, различая отдельные звуки. Удары собственного сердца, удары волн о дамбу, саксофон, звучавший то громче, то тише, заглушаемый порывами ветра.

Первыми его увидели молодые люди, сидевшие у окна, та самая парочка, и сразу прекратили разговор, глядя на него с нескрываемым любопытством, словно хотели сказать: интересно, что будет дальше? Он направился было к стойке, но бармен перехватил его на полпути, потому что было ясно — он не дойдет.

Паскью уже придумал легенду и теперь повторил ее про себя. Нужные слова с трудом пробивались через какофонию звуков в голове: звонки, бой барабанов, гудки.

* * *

Женщина-врач выглядела очень усталой, как и полагалось в такое время суток. Она промыла и зашила рану, медсестра наложила повязку. Паскью назначили противостолбнячную прививку и выписали рецепт на тетрамицин. Он никак не мог унять дрожь.

«Шел ночью по пляжу, поскользнулся, выставил вперед руку, чтобы смягчить падение и наткнулся на разбитую бутылку».

Паскью сначала недоумевал, зачем врач пересказывает его историю, но потом увидел, что медсестра записывает с ее слов.

— Все правильно? — спросила доктор. И они обе на него посмотрели.

— Все правильно. — У него зуб на зуб не попадал.

— Пусть ваш лечащий врач сам все проверит, вот, возьмите. — И она протянула ему рецепт. — Можете идти спать.

Он улыбнулся, но ничего не сказал.

— Вы перенервничали. Можно было бы дать вам успокоительного.

Но я предпочитаю обходиться без него.

— Тогда не надо.