Закон

Когда дон Чезаре подстрелил четвертую водяную курочку, он, нажимая на курок, вдруг почувствовал, что у него онемела рука. В последние годы с ним такое бывало, нередко бывало. Сам он приписывал это явление своей манере стрелять не целясь, четким, сухим, решительным и на диво изящным движением вскидывая ружье, но постепенно, с годами в самом этом изяществе появилось что-то, пожалуй, преувеличенное, чрезмерное, четкость сменилась резкостью движений, что отдавалось в мускулах предплечья. Рука, плечо, а иногда и бедро надолго, на несколько часов, немели; в этих случаях Эльвира ставила ему горячие припарки. А старуха Джулия в твердом убеждении, что раз онемело, значит, тут повинен дурной глаз и надо против сглаза бороться, притаскивала в миске воду с оливковым маслом.

— Глаз, глаз ищите, дон Чезаре.

И она произносила заклинания, имеющие целью вызвать на поверхность воды дурной глаз, будь то один, будь то хоть целый десяток. Дон Чезаре не верил ни в сглаз, ни в заклинания, хотя не раз говаривал, что, по его мнению, колдовство не столь безрассудно, как, скажем, религия и медицина. Поэтому он и смотрел в воду с маслом, налитые в миску, пока не обнаруживал нечто действительно напоминавшее глаз, отчасти чтобы порадовать Джулию, отчасти из уважения к древнему городу Урия, где широко практиковался этот обычай, а еще и потому, что, не будь он неверующим из принципа, он скорее бы уж признал эти суеверия, чем суеверия религии или политики, коль скоро они восходили еще к традициям древней территории Урии, чьим последним сеньором был он, дон Чезаре. К вечеру или следующему утру от вчерашнего недомогания не оставалось и следа; рука, плечо действовали, как и раньше, и он становился все тем же могучим старцем, самым удачливым, самым элегантным из всех охотников их края.

К полудню он добрался до дома с колоннами (как раз в то самое время, когда Франческо Бриганте и донна Лукреция в пещере на мысе Манакоре, неподалеку от трабукко, заговорили о своей любви). После сиесты он спустился в большую нижнюю залу и уселся в неаполитанское кресло XVIII века с затейливыми золочеными деревянными подлокотниками, вырезанными в форме китайских уродцев; на плечо и на бедро ему поставили горячие припарки, а сам он накинул на себя темно-синий шелковый халат (из кармашка кокетливо выглядывал уголок шелкового белоснежного платка), вокруг него стояли кружком все три женщины: старуха Джулия, Мария, жена Тонио, и Эльвира, сестра Марии, наложница дона Чезаре. Тут в открытую дверь постучались — вошел агроном.

Мария живо бросилась к нему, желая помешать ему вступить в беседу с хозяином дома.

— Я пришел узнать, остался ли наш договор насчет Мариетты в силе, начал агроном.

— Конечно, остался, — ответила Мария.

Старуха Джулия приблизилась к ним.

— Это вы что, насчет моей дочки, а? — спросила она.

Он стоял перед этими двумя женщинами, с нежным румянцем на щеках настоящий северянин, — и во всех его повадках чувствовалась какая-то наигранная развязность, на лице застыло странно-противоречивое выражение растерянности и самоуверенности, весьма характерное для агрономов, которые, понятно, гораздо лучше разбираются в сложной науке земледелия, нежели крестьяне, но при всем при том агроном знает, что крестьяне зорко следят за ним, радуются любой его промашке, любому ложному шагу — словом, готовы придраться к первому же пустяку, чтобы поставить под вопрос всю их агротехническую премудрость. Поэтому агрономы чувствуют себя скованными по рукам и ногам даже тогда, когда речь идет не о земледелии.

— Я пришел узнать, остается ли наш договор в силе, — повторил он свой вопрос.

— Мы согласны, — ответила старуха Джулия, — только на тех же условиях.

— Тогда она может начать работу сегодня же вечером. Давайте я отвезу ее вещи на машине.

— Сегодня она… — протянула Джулия.

— Она к тетке поехала, — подхватила Мария. — В Фоджу…

— Ее тетка, та, что в Фодже, заболела, — добавила Джулия.

— Ну ладно, это неважно, — сказал агроном. — Начнет с завтрашнего дня. Я заеду за ней к вечеру.

— Она завтра к вечеру вряд ли еще вернется… — заметила Джулия.

— Потому что у нас тетка больна, — подхватила Мария.

Тут к ним подошла и Эльвира.

— По-моему, будет лучше, если Мариетта начнет у вас работать со следующего понедельника, — проговорила она.

Раздался голос дона Чезаре, легко покрывший все остальные голоса.

— Иди сюда ко мне и сядь! — крикнул он.

Женщины замолчали. Агроном вопросительно поглядел на Марию.

— Он с вами поговорить хочет, — пояснила та.

— Я же тебе сказал, иди сюда, сядь ко мне, — повторил дон Чезаре.

— Дон Чезаре хочет с вами поговорить, — живо вмешалась Эльвира.

Агроном не спеша подошел к креслу. Он терпеть не мог этой манеры богатых землевладельцев Юга обращаться на «ты» к молодым чиновникам, как будто они были его личными слугами.

Дон Чезаре показал на скамейку, стоявшую напротив кресла.

— Садись сюда, — сказал он.

Ломбардец сел. Женщины тоже подошли поближе.

— А вы, женщины, — скомандовал дон Чезаре, — оставьте нас одних.

Мария и Джулия бросились в дальний угол зала, к камину.