Закон Моисея (ЛП)

Какого черта она делает здесь в час ночи, когда рано утром вставать в школу? Мой внутренний монолог звучал, как у родителя, и я немедленно остановил себя. Это было абсолютно не мое дело, что она делала, так же как и ее не касалось, чем занимался я. Такое впечатление, что я произнес это вслух, потому что она тут же спросила:

— Что ты делаешь?

Джорджия тоже говорила, как родитель, и я не ответил ей. Как обычно.

Морщась, я сделал усилие, чтобы встать на ноги, даже когда понял, что из моей ноги что-то торчит. Стекло. Длинный осколок стекла воткнулся в мое колено.

— Почему ты делаешь это?

Ее голос был печальным. Не осуждающим. Не взбешенным или настороженным. Просто печальным, словно она не понимала меня, но очень этого хотела.

— Почему ты повсюду рисуешь на частной собственности других людей?

— Это государственная собственность. Никому нет дела.

То, что я сказал, было глупо, но я не смог бы все ей объяснить. Так же, как не мог объяснить это любому другому. Поэтому и не стал.

— Шарлотте Баттерс есть дело. Мисс Мюррей точно есть дело.

— Поэтому ты не сидишь ночью дома, обеспечиваешь общественную безопасность от рисования? — спросил я.

Местность вокруг была окружена только полями с длинной золотистой пшеницей, или что там росло в Юте. Неподалеку от съезда с автострады располагался небольшой деловой центр, но он больше походил на крошечный остров в море золота.

— Не-а. Я видела, как ты уехал. Я наблюдала, как ты направлялся в сторону Нифай.

Я тупо уставился на нее.

— Свет твоих фар ударил мне в окно, когда ты выезжал. Я еще не спала.

В этом не было никакого смысла. Я рисовал уже как минимум час.

— Я колесила по окрестностям, пока не нашла тебя. Я заметила твой джип на обочине дороги, — тихо закончила она.

Ее честность поразила меня. В Джорджии не было никакой хитрости. И когда она пыталась скрыть свои чувства, я видел прямо сквозь нее. Она была как прозрачное чистое стекло. И как стекло, ее честность резала меня.

Проклиная все на свете, я выдернул осколок из колена, и тактика отвлечения внимания сработала, потому что глаза Джорджии метнулись в сторону моей раны. Она посветила фонариком, чтобы лучше рассмотреть, и тоже выругалась, когда увидела кровь, казавшуюся черной в лунном свете, и пропитавшую мои брюки.

— Ничего особенного, — пожал я плечами.

Но было действительно больно.

— Пошли. У меня под сиденьем есть аптечка.

Джорджия махнула мне рукой с фонариком. Круг света сделал петлю, когда она развернулась, ожидая, что я последую за ней. Что я и сделал.

Она рывком открыла дверь, достала из-под пассажирского кресла оранжевую пластиковую коробку и выжидающе похлопала по сидению.

— Сможешь залезть?

Я проворчал:

— Это всего лишь царапина. Тебе не придется проводить ампутацию или что-то в этом роде.

— Ну, она безумно кровоточит.

Я закатал штанину, и Джорджия занялась игрой в доктора, пока я смотрел на ее белокурую макушку и удивлялся в миллионный раз, какого черта она продолжает крутиться возле меня. Что ее привлекало? Девушка любила вызов, и это было легко заметить. Я наблюдал, как она скакала верхом на той черной лошади через заборы и поля, летала так, словно принадлежала небесам. Я наблюдал, как она обхаживала и терпеливо добивалась расположения жеребца, пока он не стал настолько очарован, что бежал к ней, стоило только позвать. Я не был животным и не хотел быть ее следующим завоеванием, но я абсолютно уверен, именно им я и был.

Это мысль разозлила меня и, как только Джорджия закончила, я опустил штанину, вышел из кабины и направился к своему джипу, не сказав ни слова. Она семенила позади меня.

— Иди домой, Джорджия. Ты нарушаешь еще один мой закон: не преследуй меня.

— Это твои законы, Моисей. Я не согласна ни с одним из них.

Я слышал ее шаги и остановился против своей воли. Повсюду было разбросано разбитое стекло и пивные банки. Этот туннель неделями был местом постоянных сборищ. Дети из старшей школы напивались здесь гораздо чаще, чем в любом другом месте в городе, если пустые банки и бутылки считать свидетельством этого факта. Я не хотел, чтобы она поранилась. Я пошел обратно и взял ее за руку, провожая обратно к ее грузовику.

— Иди домой, Джорджия, — повторил я, но на этот раз постарался произнести это чуть более доброжелательно.

Я открыл водительскую дверь этого ржавого корыта, которое она звала Мёртл, потому что это рифмовалось с «Тёртл» (прим. ред. — черепаха) и характеризовало то, как быстро оно ездило.

— Почему ты нарисовал ту девушку? На автостраде. Почему ты это сделал? Что это значило?

Ее голос был печальным, словно она чувствовала себя преданной. Я только не мог догадаться, кто ее предал.

— Я видел ее изображения, поэтому и нарисовал, — с легкостью ответил я.

Это была почти правда. В действительности я не видел ее изображения, не в том смысле, как это прозвучало. Не на листовке, хотя одна и висела на доске объявлений возле почты. На самом деле я видел ее в своей голове.

— Тебе понравилось, как она выглядела?

Я пренебрежительно пожал плечами.

— Она милая. Это печально. Мне понравилось изображать ее.