Закон Моисея

В конечном итоге я начал работать по всей Европе и зарабатывать на том, что всегда считал проклятием. И самое главное – я увидел все произведения искусства, о которых мечтал. Мне нравилось наполнять свою голову изображениями, которые никак не были связаны со мной или смертью. Пока однажды я не осознал, что жизнь во многом подражает смерти, особенно в искусстве. Шедевры прошлого тесно связаны со смертью – творец погибает, а его творчество остается; завещание как мертвым, так и живым. Это было мощное осознание. Я перестал чувствовать себя таким одиноким или странным. И временами, глядя на что-то поистине вдохновляющее, я гадал: а не общались ли все художники с духами?

Мы путешествовали четыре года, деля мой заработок пополам. Я бы не смог добиться успеха без Тага. Его харизма и невозмутимость в любой ситуации внушали людям доверие. Если бы я был один и повсюду рисовал мертвых, то, несомненно, мне бы удалось единолично вернуть инквизицию. Меня бы сожгли на костре как ведьму или отправили бы в сумасшедший дом. В моей голове не единожды всплывал образ Бедлама[6], пока мы жили три месяца в Англии.

Харизма Тага притягивала людей, но ему нужно было поработать над своим вниманием. Увы, ему не нравилось работать над собой, только планировать следующий заказ, следующее представление, следующие деньги. Вернувшись в Штаты, мы продолжили трудиться в том же режиме, что и в Европе, разъезжая по крупным городам и рисуя для одного богатого мецената за другим. Таг всю жизнь был богатеньким мальчиком – если точнее, богатым техасцем, что немного отличалось от богатого ньюйоркца, – но все равно. Он повсюду чувствовал себя комфортно, в то время как я не мог найти себе места. Но, стоит отдать ему должное, он пытался расслабить меня, насколько это было возможно, и с его помощью я тоже разбогател. Мы провели еще год, переезжая из штата в штат, из города в город, от одного скорбящего к другому, пока в один день не решили, что пора людям самим приезжать к нам.

Таг устал играть роль менеджера Моисея Райта – у него были собственные мечты о крови и славе (буквально), – а я устал постоянно кочевать с места на место. У меня никогда не было дома, и я был готов это исправить. Мы остановились в Солт-Лейк-Сити – в месте, где все и началось, – и по какой-то причине нам показалось правильным обосноваться именно там. Как и обещал, я навестил доктора Анделина, который следил за нашими перемещениями по миру, попытками выжить и держаться подальше от неприятностей. Я согласился нарисовать фреску в Монтлейке – что-нибудь успокаивающее и вселяющее надежду, чтобы они могли показать на нее и сказать: «Видите? Ее нарисовало дитя ломки, так что и вы не отчаивайтесь!»

Ной Анделин был счастлив нас видеть и выразил искреннюю радость по поводу нашего успеха, нашей дружбы и немного беспокойства о нашем благополучии. Все это привело к тому, что мы решили вместе поужинать на неделе и немного выпить. Именно доктор Анделин рассказал нам об апартаментах на складе, решив, что это может нас заинтересовать.

Я волновался, что Таг не захочет подолгу сидеть на одном месте – он нуждался в движении точно так же, как я в рисовании, а годы путешествий удовлетворяли желания нас обоих и помогали оставаться в здравом уме. Но Таг снял квартиру этажом ниже моей и вместо арт-студии превратил ее в тренажерный зал, а также присоединился к местному спортивному движению, занимаясь смешанными единоборствами, боксом и реслингом. Подобная активность помогала ему сосредоточиться и воздержаться от алкоголя. Не успел я глазом моргнуть, как он уже заговорил о боях, спортивной линии одежды под названием «Команда Тага» и о спонсорах, чтобы открыть новый комплекс, где местные бойцы смогут готовиться к участию в UFC[7]. Пока я рисовал, он дрался, пока я возводил стены, он сносил людям головы. Мы обустроились на своих этажах и сдерживали своих внутренних демонов. Нам удалось частично найти себя, и мы учились с этим жить.

И теперь, пока я лежал в кровати в своей квартире, окруженный своими вещами и живя собственной жизнью, меня разбудил Бэтмен, и я разозлился на маленького незваного гостя. Я перевернулся и сосредоточился на том, чтобы опустить воду и прогнать этого мальчика. Наверняка он прицепился ко мне, пока я был в больнице. Пожимать всем руки, раздавать автографы и рисовать на виду у толпы было нелюбимой частью моей работы.

Мне не нравилось рисовать в больницах. Меня слишком часто одолевали видения, которых я не хотел видеть, и я всегда мог распознать, кто из этих людей не выживет. Не потому, что они выглядели хуже других больных. Не потому, что я видел их медицинские карточки или подслушивал разговоры медсестер. Просто вокруг них всегда околачивались мертвые родственники. У умирающего неизменно маячил за плечом спутник. Прямо как у Пиби перед смертью.