Закон молчания (СИ)

Упавшее слово потонуло в клубящемся мраке. Дэн уставился куда-то перед собой и поежился, когда с неба дохнуло холодом. Он сунул руки в карманы, чуть ссутулился и вздрогнул, когда Тед грубовато обхватил его за плечи, встряхивая и привлекая к себе.

— Эй. Ты чего? Не рад?

— Рад, конечно. Очень. Просто… Просто устал.

Последнее прозвучало совсем мрачно, на выдохе, и Теодор покачал головой. Здесь он Дэна понимал как никто.

— Ну еще бы. Я тоже. Пятая неделя пошла, а мы с тобой уже как два зомбака.

Тихий звук — наполовину согласие, наполовину невеселый смешок — раздался рядом с ухом, и руку Теда накрыла крепкая ладонь, слегка сжала пальцы — да так и осталась на месте. Чуть расчистившееся небо сделалось выше, бездонней. В шелест ветра вплетались отзвуки редких машин на оставшемся позади шоссе. Негромкие и искаженные расстоянием, в ночи они были похожи на дальний прибой. Где-то слева на дальней дороге мелькнули и скрылись одинокие фары. Обнявшая ласковая темнота жадно впитывала каждый звук, звала не молчать, но разлепить губы не получалось. Крутившееся в голове понимание, что отчасти он даже рад той несчастливой смене двухлетней давности, казалось Теду слишком глупым, чтобы проговаривать его вслух. Замечание, что здорово наконец-то делать правильное, нужное дело вместе — и того глупее. А будущее обсуждать было страшновато: слишком зыбкое, слишком расплывчатое. Но Дэн рядом с ним продолжал молчать, и молчание это делалось тягостным.

Не стоило вообще касаться работы!

— Знаешь, — медленно начал Тед, стремясь хоть как-то отвлечь и себя, и рыжего и спешно подыскивая любую, какую угодно тему, — я тут подумал… А ведь за тобой солидный долг.

— Долг? — отмер тот. — Какой долг?

— Мотоцикл видишь?

— Вижу, — прозвучало медленно. — И что с… А! — Вспомнивший байкерскую хохму Дэн наконец повернулся к нему лицом, и в голосе, когда он заговорил снова, зазвучали привычные нотки: — Не думал, что ты считаешь.

Пусть глаз и адаптировался к пропитанной неявным свечением ночи, выражение лица рыжего все равно было не разобрать, так что Тед мысленно дорисовал его сам — вздернутая бровь, эдакое «сами разбирайтесь, всерьез я или подкалываю» — и знал, что не ошибается.

— Традиция, — притворно вздохнул он, придавая себе самый что ни на есть серьезный вид и вкладывая в тон ту же серьезность. — Но считаю в уме я так себе, так что приходится записывать в блокнот.

— Страниц-то хватило? — Шутливая перепалка была подхвачена с облегчением и энтузиазмом, и с языка, пока руки уже притягивали к себе, ближе, сорвалось:

— Не-а.

— Надо же… Поэтому решил стребовать?

— Угу. Вот доберемся домой и сразу рассчитаемся.

— Тогда смотри по пути не урони, раз все так серьезно. С традициями.

Это прозвучало очень ровно, как будто и не в самые губы, как будто — обычное замечание в ходе беседы, и Тед, знавший, что значит подобный тон рыжего в таких случаях, не удержался, фыркнул:

— Испугал ежа голой жопой. Я тебя когда-нибудь ронял?

— До сих пор — нет.

Можно было продолжить. Возмутиться не всерьез: какие еще, мол, «до сих пор»! Получить ответ, поддеть в свою очередь, затеять шуточную потасовку. Тед предпочел перейти сразу к финалу.

Тонкие губы дрогнули под прикосновением и сразу раскрылись навстречу. Перехватили движение и уступили, приглашая действовать дальше, и поцелуй, который должен был стать кратким, всего лишь точкой в разговоре перед тем, как дернуть за собой, завести движок и стартовать, длился, длился. Ветер давно унес последние нотки дыма и бензина. Веяло сыростью, прелой листвой, землей, раскисшей от недавних дождей, и в этот запах осенней темноты, особенный горьковато-пряный запах, вплетался едва уловимый аромат кожи и волос. Длинные пряди лезли в лицо, и Тед отвел их назад, не прерывая начатую ласку. Погладил затылок и притиснул Дэна к себе еще крепче.

Стоявшая вокруг ночь скрадывала подробности, лишала красок и черт, и оттого каждое прикосновение чувствовалось особенно остро, до мельчайших подробностей. «Идем», — собирался сказать Тед — и вместо этого покусывал чуть обветренные губы, вылизывал, прихватывал и целовал снова, шалея от отклика. Со стороны вечно спокойный флегматичный Дэн мог показаться не слишком темпераментным, из тех, для кого секс — удовольствие немногим больше вкусной еды. Тед знал, что это не так. Не ледышка, совсем не ледышка — да, это требовалось уловить, но были в нем и нетерпение, и ненасытная жадность. Не явные, бесстыдно выставленные напоказ, но такие очевидные. Особенно теперь, когда он жался крепче некуда, гладил по спине и плечам и всем собой отзывался на ласку, то усиливая напор, то отступая, как будто целиком растворился в настоящем и тоже хотел забыться, не думать больше ни о чем.