Закон о детях

В ту пору, когда они не лежали в постели, он думал, что может соблазнить ее еще и джазом. Он восхищался ее игрой, но хотел освободить ее от тирании нотной записи и давно умерших гениев. Он заводил ей «Round Midnight»[24] Телониуса Монка и купил ноты. Сыграть это было нетрудно. Но в ее исполнении, гладком и безакцентном, звучало как ничем не примечательная пьеса Дебюсси. И прекрасно, сказал ей Джек. Великие джазисты обожали его и учились у него. Она снова слушала, упорствовала, играла то, что написано, – но она не могла играть джаз. Ни ритма, ни чувства синкопы, ни свободы – пальцы тупо послушны тактовому размеру и напечатанным нотам. Вот почему я изучаю право, сказала она ему. Из уважения к правилам.

Попытки она оставила, но слушать научилась и больше всех полюбила Джарретта. Повезла Джека слушать его в римском Колизее. Техническое мастерство, свободное излияние лирических идей, по-моцартовски обильное, – и вот снова, после стольких лет, музыка приковала ее к месту, напомнила, кем они с Джеком были, как веселила жизнь. Музыку он выбрал искусно.

Она прошла по прихожей и снова остановилась перед открытой дверью в гостиную. Джек похозяйничал. Две настольные лампы, давно перегоревшие, наконец-то светили. Несколько свечей в разных местах. Шторы сдвинуты от вечернего зимнего дождичка, и впервые за год с лишним – бодрый огонь в камине, и уголь и дрова. Джек стоял перед камином с бутылкой шампанского. Перед ним на низком столике тарелка с ветчиной, оливками и сыром.

Он в черном костюме и белой рубашке без галстука. Все еще элегантный. Он подошел, дал ей бокал и наполнил его, а потом налил в свой. Когда они подняли бокалы и чокнулись, лицо у него было суровое.

– У нас мало времени.

Она поняла его так, что скоро уже пора идти в Большой зал. Безумие – пить перед концертом, но ей было все равно. Она сделала еще один большой глоток и пошла за ним к камину. Он протянул ей тарелку, она взяла кусок пармезана. Они стояли у камина, прислонясь к полке. Как большие украшения, подумала она.

Он сказал:

– Кто знает, сколько осталось. Не много лет. Или мы снова начнем жить, или сдадимся и будем коротать последние годы в несчастье.

Известная его тема. Carpe diem[25]. Она подняла бокал и торжественно сказала:

– Чтобы снова жить.

Увидела, что у него чуть-чуть изменилось выражение лица. Облегчение и кроме того – что-то более глубокое.

Он заново наполнил ее бокал.

– Платье, кстати, ослепительное. Ты прекрасна.

– Спасибо.

Они смотрели в глаза друг другу, пока не осталось ничего иного, кроме как подойти друг к другу и поцеловаться. И еще раз поцеловаться. Его рука легонько касалась ее поясницы, но он не провел ею по бедру, как бывало. Он действовал поэтапно, ее тронула его деликатность. У нее не было сомнений насчет того, куда привело бы их это сближение, если бы не важные вечерние обязательства, светские и музыкальные. Позади нее на кушетке лежали ноты, и долг велел оставаться одетыми. Поэтому они только сошлись потеснее, поцеловались и, разойдясь, взяли свои бокалы, молча чокнулись и выпили.

Он закупорил шампанское хитрой пружинной затычкой, которую она подарила ему много лет назад на Рождество.

– На потом, – сказал он, и оба рассмеялись.

Они надели пальто и вышли. Для устойчивости на высоких каблуках она держала его под руку, а он галантно держал зонтик над ней, а не над собой.

– Это ведь ты выступаешь, – сказал он. – На ком у нас шелковое платье?

Их встретил гомон светских разговоров и смех полутора сотен человек, стоявших с бокалами вина. Стулья были расставлены, но никто еще не сидел, рояль «Фациоли» и пюпитр стояли на своих местах. Тут собрались члены Грейз-инна, бенчеры[26] – большинство ее светских и профессиональных знакомых. Десятки людей, с которыми за тридцать с лишним лет ей довелось поработать. Разные знаменитости, многие со стороны – из Линкольнз-инна, из Иннер-темпла, из Миддл-темпла, сам лорд главный судья, судьи из Апелляционного, двое из Верховного суда, генеральный прокурор, десятка два знаменитых барристеров. У стражей закона, которые вершат судьбы людей, лишают их свободы, хорошее чувство юмора и страсть к профессиональным разговорам. Гомон стоял оглушительный. Через несколько минут они с Джеком потеряли друг друга. К нему подошел кто-то и попросил помочь с латынью. А ее втянули в кружок сплетничавших о причудливом друге начальника судебных архивов. Ей даже не надо было двигаться с места. Друзья подходили к ней, обнимали, желали успеха, другие пожимали ей руку. Пенсион, руководящий совет Грейз-инна, славно придумал устроить перед концертом вечеринку. Вино, надеялась Фиона, приглушит критические способности завсегдатаев Уигмор-холла.