Закон парности

— Вы хотите спросить, кого я считаю своими? — уточнил Тесин. — Немцев, разумеется… Но скорблю обо всех.

Офицер заносчиво вскинул голову, и пастор увидел, что тот значительно моложе, чем хотел казаться.

Весь день Тесин помогал лекарю в его работе, а вечером произошла неожиданность.

— Один из ваших пленных умирает, — сказал офицер, делая ударение на слове «ваших». — Он хочет, чтобы вы отпустили ему грехи. Это в другом помещении. Пошли.

— Он лютеранин? — спросил пастор по дороге.

— Он калмык. Он говорит, что вы напутствовали его перед битвой. Неужели и калмыки стали вашей паствой? — голос офицера звучал насмешливо.

— Я благословил их на пути к Богу. И не ищите зла там, господин офицер, где его нет. Да, я лютеранин, а они православные. Но Бог у нас один, и все мы его дети.

Путь к умирающему калмыку был коротким, два поворота подвального коридора. Спеша к умирающему, Тесин успел задать себе вопрос, как же калмык смог передать офицеру свою просьбу, они по-русски-то изъясняются с трудом. Но оказалось, что в подвальном помещении много народу. Казаки и калмыки, числом около пятнадцати, попали в плен до главной баталии. Это был разведывательный отряд, который столкнулся в тумане на переправе с армией Фридриха. Калмык умирал не от ран, похоже было, что он сильно болен легкими, темный подвал перевел болезнь его в другую стадию.

— Он очень плох, — услышал над своим ухом пастор, акцент был русский.

Пастор поднял голову и увидел перед собой мальчика, вернее подростка. Лицо его было бледным, болезненным, взгляд распахнутым и внимательным, так обычно смотрят очень близорукие люди. Так вот кто у них за переводчика! Как странно было видеть этого ребенка в обществе грубых и суровых вояк, и вообще, как он попал сюда — этот образованный, несчастный мальчик? Волосы его торчали космами, камзолишко болтался, как на вешалке, руки в цыпках, ноготь на большом пальце посинел, словно его прищемили дверью, а может, в бою, на правом запястье грязный, окровавленный бинт. Видно было, что пленные относились к нему ласково, а иногда и почтительно. Но вопросы задавать было некогда. Тесин попытался сосредоточиться на умирающем.

— Он еще поживет, — с детской доверительностью прошептал мальчик. — Это он только вечером впадает в беспамятство, а утром непременно очнется. Наши позвали вас, чтобы поговорить. Но вы сидите с ним рядом, чтобы офицер думал, что вы исповедуете.

— И о чем же они хотели поговорить? Пленные знали, что Тесин служил у самого Фермера, а потому надеялись получить у него сведения об их будущей судьбе. Все надеялись, что после битвы будет обмен пленными и они смогут вернуться на родину. Пастору очень не хотелось говорить об исходе битвы при деревне Цорндорф, но мальчик от имени всех задал ему этот вопрос.

— Победил Фридрих, — коротко сказал Тесин. Казаки не поверили, только

вежливо покачали головами, кто-то засмеялся грубо, мол, рассказывайте

сказки, но спорить не стал.

Стоящий в дверях прусский офицер внимательно вслушивался в их разговор и, наконец, не выдержал:

— Господин пастор, разве вас сюда привели для светских бесед? Вы кончили ваш обряд?

— Скажите, что нет, — горячо прошептал мальчик. — Я прошу вас, — он пододвинулся к самому уху Тесина, — возьмите меня с собой. Офицер вам не откажет. Скажите, что вам нужна помощь при лазарете. Я знаю, вы ухаживаете за ранеными. Умоляю…

— Хорошо, дитя мое, я постараюсь выполнить вашу просьбу, — шепотом отозвался пастор и погрузился в чтение молитвы.

По дороге назад в лазарет офицер, словно через силу, сказал:

— Комендант разрешил вам прогулку. Когда хотите ей воспользоваться?

— Благодарю вас, если можно — сейчас же, — с радостью воскликнул пастор.

Они вышли на внутренний двор крепости в тот самый момент, когда через большие ворота въезжали несколько подвод. Это были тоже пленные, но, судя по форменному платью, офицеры и высшие чины. Где их держали все это время, где сортировали. Бог весть. Кто-то стонал, кто-то ругался, негромкий голос напевал что-то унылое и долгое.

Тесин так и не понял, случайной ли была его встреча с подводами этих несчастных или офицер нарочно все подстроил, как иллюстрацию к великой победе Фридриха над врагом, от службы которому строптивый пастор не отказался даже в плену.

— Пойдемте на крепостной вал, — милостиво бросил он, наконец, — посмотрим на звезды. Зачем растравлять себе душу видом чужих страданий?

На валу было ветрено, сюда не долетал запах гари, небо было огромным, а внизу чернота, только далеко, у переправы через Варту, горел костер. Наверное, там размещалась прусская застава.

— У меня просьба к коменданту. Не могли бы дать кого-нибудь из пленных в помощь санитарам. В лазарете не хватает рук.

— Вы имеете в виду этих казаков и калмыков? Вряд ли это возможно. Я думаю, что скоро они будут воевать под знаменами Великого Фридриха. Перевербовка произойдет на днях.

Тесин с сомнением покачал головой, он очень сомневался в возможности подобной перевербовки, но говорить офицеру об этом не стал.

— Но может быть, вы уступите мне хотя бы этого мальчика-переводчика? Вряд ли он нужен прусской армии.