Закон парности

Она видела труп… нет, она видела два трупа, но первый только издали. Это был солдат, не понять только, чьей армии. Об этом мертвеце она быстро забыла. А со вторым столкнулась вплотную, и даже близорукость не защитила ее от страшных подробностей. А случилось все просто — она забрела в виноградник. Виноград был еще не спелый, но если его не рассматривать, то вполне пригодный для еды. Голод мучил Мелитрису даже во сне, и теперь она запихивала в рот целые кисти. А об этого… голого, в мухах… она споткнулась! Силы небесные, как не учуяла она раньше страшный, тошнотворный запах? Ей ничего не оставалось, как перепрыгнуть через этого вспоротого… покойника, но бежать быстро она не могла, ее рвало.

Благостны будьте немецкие леса, горы и перелески. В них столько чистых ручьев, в них можно вымыть руки, ополоснуть лицо от этой напасти, а потом пить, пить..

Так на чем мы остановились? Ну, конечно, фонарь и косолетящий снег. Много снега… наземные вихри вздувают сугробы, холодно, а она в сиреневом нарядном платье прижалась носом к стеклу, чтобы в оттаянную дыханием лунку различить сквозь хлопья снега силуэт кареты. Приехал! Мой князь.

Она держалась за мысли о Никите, как держится смертельно больной человек за голос сидящего рядом. «Не умирай, не умирай!» — кричит сидящий рядом, здоровый, близкий человек, и тот, кто уже направил стопы свои по светлому коридору — от жизни, вдруг слышит этот призыв и заставляет себя вернуться.

Она давно заблудилась и шла наугад. Солнце не служило ей ориентиром, оно просто жгло, и Мелитриса его ненавидела. И еще облака… тяжелые, плотные… Нет, право, Никита, любимый, они давят на плечи, тяжело нести на себе полнеба!

И был еще сон. Он привиделся в дубовой роще.

Говорят, дубы — Зевсовы деревья. Если Зевс-громовержец и любил какиенибудь дубы, то, наверное, эти. Они были огромны, как город, как государство Россия. На дубах детскими игрушками висели звезды. Сон начался с того, что Никита повернулся к ней лицом — оно было грустным, измученным, наверное потным, во всяком случае белая рубашка так и липла к телу, а в руке он держал что-то металлическое, блестящее, может быть подкову? И встретившись с ним взглядом, Мелитриса закричала исступленно: не смотри на меня. Не смотри. Лицо мое обожжено солнцем, щеки запали, а губы потрескались, они распухли и болят, разве это губы! И пробудилась от собственного крика. Она шла весь остаток ночи и пыталась сообразить, что за предмет держал в руках князь Никита, может быть, это был пистолет или кривой нож?

Утром, когда заря еще не разгорелась, но все предметы уже видны, на кустах мерцает паутина в росе, и туман до колен, она вышла к военной стоянке. Две палатки на небольшой поляне, поодаль часовой, нет, два часовых. За палаткой сидели люди, они не спали. Мелитриса услышала родимую речь. Она имела вкус, запах дома, она казалась музыкой, в которой нет смысла, а только образы: темляк… сапоги… стерва чертова, ногу стер, едрена вошь!..

Пьянея от счастья, она хотела закричать во все горло, кинуться вперед, но слева трелью ударила уверенная немецкая речь. Тогда она упала на колени и ужом поползла к своим.

Первое, что она спросила у большого, понуро сидящего на траве казака, было:

— У вас есть хлеб?

— 0 — о-осподи! — раздался потрясенный шепот. — Ты, малец, того… ныряй отсюда. Мы ж в плену! — а рука уже шарила на дне большой, висевшей у пояса сумы.

Лепешка была жесткой, пахла дымом, и Мелитриса стала сосать ее, как леденец.

— Можно я с вами? Ты меня защитишь?

— Да кто ты? — спросил он, рассеянно оглаживая свою непокрытую, в скобу стриженную голову.

— Я сын полковника. Отец погиб. Его звали… — и Мелитриса назвала первую пришедшую в голову фамилию.

Плен

В обозе с ранеными, которых въезжающими ночью в крепость видел пастор Тесин, находился и Александр Белов. Рану на голове он получил в Цорндорфском сражении. Сведения, которые получил о нем Никита, были верны, Белов действительно ушел с корпусом Румянцева к крепости Швет. Но Оленев не мог знать, что уже через неделю, подчиняясь бестолковости или прозорливости бригадира, полк Александра вернулся с полдороги и подоспел как раз к самому сражению, Он был последним, кто мог присоединиться к армии Фермера, далее Фридрих отсек русским возможность соединиться.

Мы не будем описывать здесь, как героически дрались гренадеры, как, влекомые командиром, возникали в самых отчаянных местах битвы, приподнимем только занавес над самым трагическим и стыдным событием этого дня — как Aелов попал в плен.