Закон парности

Для того чтобы идти на Бранденбургию, Фермору необходимо было перейти через Одер. Как вы помните, первоначально он решил сделать это у Франкфурта, но отказался от этой мысли. Во Франкфурте уже стоял генерал Дона со своим небольшим, но весьма воинственным гарнизоном. Решено было использовать для переправы мосты города Кистрина, стоящего на месте впадения в Одер реки Варты. Выбор фельдмаршала был вполне понятен. Кистрин считался ключом Бранденбургии. Как водится, походу на Кистрин предшествовали споры на военном совете, де, не слишком ли высокая плата за переправу через реку брать приступом хорошо вооруженную крепость. В результате спора генерал Румянцев, самый молодой и горячий, отправился с особым конным шуваловским корпусом искать другую переправу — ниже по течению реки. Вместе с Румянцевым ушел также гренадерский полк Белова.

Крепости Кистрин было около двухсот лет, построена она была по всем правилам военного искусства и хорошо вооружена. С одной стороны крепость была защищена Одером, с другой — топким болотом. На это болото Фермор пригнал артиллерию и, не тратя времени на рытье траншей, валов и укреплений, стал бить прямой наводкой из всех пушек по городу.

Фермор вовсе не собирался превращать город в пепел, и воевал он не с обывателями, в чем его обвиняли, а с армией Фридриха. Поэтому пушки целились не в город, а в гарнизон внутри крепости. Но при беспорядочном обстреле несколько лихих снарядов ловко угодили в пороховой склад, это и послужило причиной пожара.

Князь Оленев как раз успел к этому гигантскому аутодафе и вместе с армией наблюдал за горящим городом. Сердце его содрогнулось. Ничего нет страшнее для человека, чем бунт одной из четырех стихий, будь то землетрясение, наводнение, ураган или пожар. По милости судьбы, он не знал, что внутри этого ада находится Мелитриса. В этот момент она бежала по горящему городу, ведомая Цейхелем и —  вторым длинноруким господином, которого панически боялась.

Они прибыли в Кистрин в последний день июля и остановились в неприметном, низком, словно в землю вросшем доме. В одной — из почти пустой — горниц этого дома Мелитриса и провела первую ночь. Хозяин дома был настолько странен, что девушка поначалу сочла его сумасшедшим. Он был совершенно погружен в себя и словно не осознавал, в какое время и в каком месте находится. С приезжими он не общался, относясь к ним с непонятным презрением, даже с брезгливостью, и все что-то бормотал про себя, деловито снуя по дому с книгами под мышкой. Одежда его была неопрятна, в некоторых местах прожжена до самого тела, пахло от него сложно — дымом и лекарствами.

Через два дня они переехали в гостиницу, а утром злосчастного 4 августа Мелитриса вместе со всеми горожанами была взволнована известием о подходе к городу русского войска. Все утро она молилась, ожидание было непереносимым, а потом, хоть и дала себе зарок ничего не спрашивать у ненавистного Цейхеля, не выдержала:

— Что там за стенами города?

— Обычное дело, — хмыкнул тот. — Не вижу причин для беспокойства. Город в осаде. Не волнуйтесь, сударыня. Мы никогда не отдадим Кистрин. Город великолепно укреплен.

— Отчего же такая паника?

— Это понятно. Жители боятся русских. Казаки и калмыки столь жестоки! Они убивают детей, насилуют женщин…

Мелитриса промолчала, хоть все нутро ее вопило: это подлая ложь! Пять дней общается она с этим типом и все еще не выработала четкую линию поведения. Инстинкт самосохранения подсказывал ей, что лучше всего просто молчать и делать вид, что веришь трескучим заверениям Цейхеля. С той самой минуты, как он без стука ворвался в ее комнату в розовом особняке, а потом силой запихнул в карету, она на разные лады твердила одно и то же: «Вы должны быть довольны. Вы хотели увидеться с Сакромозо? Мы везем вас к нему. Встреча состоится в Кистрине. У нас не было времени вас предупредить, но мы делаем все, как вы хотели».

Стрельба и крики в гостиной розового особняка его словно не касались, он протащил Мелитрису мимо сизой от порохового дыма комнаты, не дав себе труда объяснить, что там происходит, а она не задала никаких вопросов. Теперь надо было жить очень осторожно, на цыпочках.

Мелитриса не могла позволить себе жалеть себя, запрещала бояться, но самый страшный запрет был наложен на мысли о князе Никите. Выражение лица ее должно быть безучастным, никаким… но как это было трудно!

Цейхель исчез, его место занял второй — Миддельфок. Наградили же родители этой смешной фамилией столь отталкивающую личность. Второго она ненавидела и боялась. Он не подыгрывал Цейхелю в его ненатуральной, показной благожелательности, в карете исподтишка показал ей нож — мол, не кричи! — а теперь смотрел на нее подозрительным, настороженным взглядом. Он был необычайно длиннорук, тонкие, как плети, они висели почти до колен, при этом плечи его были широки и мускулисты, и Мелитрисе казалось, что в случае необходимости он достанет ее из любого угла в комнате, а если она выбежит на улицу, страшные эти руки вырастут до нужной длины и ухватят ее, чтобы потом через окно втянуть обратно в комнату.