Закон парности

До крепости их сопровождал караул из четырех драгун. По приезде в крепость монах куда-то пропал, не появился он и на следующий день, а Сакромозо разместился где-то в башне, рядом с покоями коменданта, про карету и думать забыл, а поутру, отмытый, расфранченный и чрезвычайно озабоченный, отправился в город пешком.

Лядащев нагнал его во дворе.

— Господин, лошади в конюшне застоялись. Проехаться бы верхами.

— Прогуляй их по двору, — бросил Сакромозо. — Тебя здесь кормят?

— Вместе с гарнизоном.

— Ну и отлично.

На следующий день повторилась та же история. А скажите на милость, как в таких условиях вести слежку? Лядащев сунулся с лошадьми в главные ворота, я, мол, кучер их сиятельства, мне, мол, велено подать карету в город. Загалдели: каков пароль, назови лозунг, приказа не было, иди к коменданту…

Простого взгляда было достаточно, чтобы определить: крепость живет по строгому, военному распорядку. Фон Шак считал, что от русских всего можно ожидать, и даже после Цорндорфского поражения они могут повторить осаду Кистрина, хотя бы для того, чтобы отбить пленных. Поэтому число караулов было увеличено, пушки стояли в боевой готовности, то и дело прибывали подводы с продовольствием, солдаты утром и вечером муштровались на экзерцициях.

Вечером, когда гарнизонная жизнь подутихла, Лядащев опять пошел прогуливать лошадей. Что у него за жизнь такая собачья? Вся она протекает рядом со всякой пакостью — обманом, враньем, подлогом, доносами… А ведь убежал он от допросов и тайн, влюбился, как приличный человек, женился. И жена попалась славная, красивая, богатая, добрая… А может, Сакромозо к зазнобе шляется? Ждет его в обожженном доме какая-нибудь немыслимая красота… Женщины ведь так верны, так прилипчивы. Пристанет с ножом к горлу: ты меня любишь, любишь, нет, ты скажи, как ты меня любишь? Люблю… как клопа в углу, как увижу, так и давлю… Ой… что-то он вконец обозлился и испрокудился!

— Малец, не вертись под ногами! — крикнул он на чистейшем немецком.

Жалкий мальчонка, в руках таз с окровавленными бинтами. Лядащев уже знал, что кистринские подвалы превращены в лазарет для русских пленных. Может, и этот вихрастый из наших. Прости, сынок, помочь не могу. Жди, пока обменяют. У нас пленных пруссаков тоже пруд пруди.

Лядащев уже вел лошадей в конюшню, когда жеребец, строптивая скотина, поднял веером хвост и навалил на чистый немецкий булыжник кучу пахучих яблок.

— А убирать, мерзавец, кто будет? — проворчал Лядащев.

Он склонился с совком и метлой, когда услышал тихий шепот за спиной, шепот столь необычный и неясный, что ему показалось даже, что он сам домыслил его содержание.

— Василий Федорович… Это я.

Та-а-к… Он передернул плечами и, поднимаясь с колен, осторожно повернул голову. Перед ним стоял давешний малец с тазом.

По тому, как заходили желваки на скулах Лядащева, Мелитриса поняла — узнал. Не глядя ей в глаза, а пристально всматриваясь в идущего к воротам капрала, он произнес одними губами:

— После вечерней трубы буду ждать вас у входа в конюшню. Если сегодня не сможете прийти, то завтра. Убери! — добавил он громко, подтолкнул к ногам Мелитрисы совок и неторопливо повел лошадей в конюшню.

Мелитриса поставила на землю таз и стала сгребать конские яблоки. Она понимала, что ей никак нельзя улыбаться, но ничего не могла с собой поделать.

Магистр Жак

Сакромозо остановился перед единственным уцелевшим на узкой улочке домом, который стоял несколько поодаль за табунком обуглившихся лип. Может быть, поэтому пламя только облизнуло этот дом, но не разрушило старой кладки. Выгоревшие окна были закрыты свежей фанерой, на месте сгоревшей двери висела мешковина. Однако из длинной горбатой трубы осторожно взвивался дымок. Хороший знак…

Сакромозо переступил порог дома в тот самый момент, когда хозяин, разжегши до яркого жара горн в подвале, приступил к наиважнейшим, таинственным, но очень привычным для него делам: начал готовить в дымящемся тигле эликсир мудрецов, из коего должно, наконец, получиться нечто очень важное, например, золото, а может, философический камень жизни, а потому не слышал, что наверху бродит нежданный гость. Только поднявшись наверх за забытыми песочными часами, он столкнулся нос к носу с Сакромозо.

— Рад приветствовать собрата в поиске истинного! — воскликнул хозяин высокопарно.

Это был худой, строгий старик с коротко подстриженными седыми кудрями и вдохновенным лицом. Сакромозо называл хозяина магистр Жак и никогда не интересовался его подлинным именем. Магистр Жак был человеком не от мира сего, розенкрейцеровским братом по призванию и алхимиком по природной склонности.